Голубая кровь - Угрюмов Олег - Страница 70

Килиан знал, что следующим станет Шэнн, а за ним наступит черед непокорной и могущественной Ардалы с ее непобедимым флотом.

И новый хозяин Каина уже испытывал ненависть и к жителям этих государств, буде они не покорятся царице Аммаласуне, и к тем, кто явится из тьмы небытия и самим фактом своего существования будет угрожать людям. Он ненавидел их, хотя плохо представлял, как же они выглядят – чудовища, порожденные чернотой ночного неба. Все, что он знал о них, – это то, что они способны переру6ить человека пополам или разорвать его на части; а еще – изображение на перстне отца и череп, хранящийся в храме Суфадонексы и воспринимающийся как еще одно причудливое украшение в обители грозного бога.

Он не понимал их и не желал понимать, он не встречал ни одного из них и не желал встретить. Он только догадывался, что кровь у них голубая. И все-таки этого было достаточно для того, чтобы Килиан Кайнен тонул и захлебывался в ненависти.

Потому что в мире не существует пустоты. Там, где нет любви, пускает корни ненависть. Там, где нет добра, поднимает голову зло. Отсутствие света – это не ничто, но мрак…

– Здравствуй, сын Шисансанома.

– Здравствуй, друг моего отца. Зачем ты пришел?

– Хочу просить тебя пощадить людей. Не убивай их. После этой войны снова не останется никого живого.

– Не меня надо просить, но иных. Для меня ценность каждой жизни, пусть даже крохотной и незначительной, абсолютно очевидна. Я не собираюсь начинать войну. Я жажду мира, так же как и мой отец. Ты помнишь…

– Помню. Когда-то я приходил к твоему отцу, чтобы убедить его покинуть наш мир. Здесь вам нечего делать, здесь вы чужие. Боги Рамора не успокоятся, пока не уничтожат вас. Уходи, Шигауханам, и ты сохранишь жизнь. Отчего бы тебе не подыскать иную землю и уже там создать новое поколение аухканов, возвести города и вырастить сады? Ах, какие сады я увидел по дороге сюда! Я желал бы жить среди них…

– Так почему я не могу оставаться тут и жить в мире с остальными? Я не посягаю на их власть, я не жажду чрезмерного… Ведь я родился на этой земле, и она настолько же моя, насколько и ваша. Отчего мне навязывают войну? Не потому ли, что твои боги не желают мира ни с кем – ни друг с другом, ни с иными. Посмотри, что они сделали с Данном, с Каббадаем и Эрби. Погляди, что стало с тобой! И потом, как я оставлю свой народ?

– Ты выживешь без него. Ты же бессмертен.

– Выжить и продолжить свое существование – еще не значит жить. Бог остается богом только тогда, когда продолжает созидать. Иначе он ничего не стоит. Бессмертие без созидания и любви – это мука и наказание, а вовсе не счастье.

– Смешно.

– Что, друг моего отца?

– Смешно, что мне это рассказывает существо, по определению свободное от чувств, лишенное эмоций, живущее только холодным разумом.

– Я уже не таков. Я сын любящего Шисансанома.

– Я понимаю, многорукий. Но другие… другие не захотят понимать.

– В этом вся беда. Они не хотят , и ничего не изменить. Скажи, если я не двину войска против них, что станет с моими детьми?

– Их уничтожат.

– Так зачем мне соглашаться на твое предложение?

– Чтобы спастись. Впрочем, ни твой отец, ни ты не способны думать, как мы. Я сужу по себе – старый жалкий бог, лишенный всего, кроме бессмертия. И я хватаюсь за него, как за соломинку, потому что я неистово хочу жить, Шигау ханам.

– Я тоже. Но я хочу жить достойно. В отличие от моего отца, который действительно был чужим здесь, я – дитя этого мира. Я пробовал на вкус воду из раморских ручьев. Я бывал на дне океана. Я поднимался к нашему солнцу. Это все – мой дом. И я не хочу другого.

– Красивый ответ. Но жизнь некрасива, мечтатель.

– Я не умею мечтать.

– Это тебе только кажется.

– Как твои сады, друг моего отца?

– Прекрасно. Они моя единственная подлинная радость и гордость.

– В том краю, – внезапно произнес Шигауха-нам, – где старик без меча оживляет цветы, где слепой прозорлив и ему даже жребий не нужен, в том краю, где влюбленным даруют счастливые сны, мы сойдемся однажды все вместе на дружеский ужин…

– Я уже слышал эти строки. Для каждого они означают что-то свое, каждый произносит их по-своему. Ты сам мог бы придумать что-либо подобное?

– Нет. Но я бы хотел…

– Круг замыкается, Шигауханам, и мне горько, что ничего не удалось изменить.

– Кто знает, друг моего отца. Возможно, не все так безысходно и страшно.

– Люди говорят, что надежда умирает последней. Будем надеяться, что строки эти окажутся пророческими, так и случится: однажды мы сможем собраться все вместе. За дружеской беседой.

– Приход сюда грозит тебе бедой?

– Думаю, нет. У меня больше нечего отбирать.

– Кроме бессмертия.

– Ты только что сам сказал: бессмертие без созидания – это мука. Иногда я хочу отмучиться и успокоиться навеки.

Прощай, многорукий. Я желаю тебе удачи.

Старик легко прикоснулся к руке слепого юноши, приглашая его следовать за собой. Тот улыбнулся светло и радостно, обратив незрячие глаза к восседавшему перед ним исполинскому существу, которое на первый взгляд казалось смертоносным, чудовищным и безжалостным. Но юноша был слеп и потому видел нечто совсем другое.

Они со стариком сели в серебристую ладью, и она отправилась в неспешное плавание по изумрудно-зеленой реке, протекающей между плетущих берегов.

Была ли та река, или она существовала только для того, чтобы по ней могла проплыть ладья?.. В любом случае на зеркальной глади воды плясали солнечные зайчики.

А Великий Аухкан сидел под ночным небом. И черная бездна глазами золотых звезд заглядывала в алые звезды его глаз.

Он не стремился туда.

Он был дома.

Покажи мне свой Город, – попросил Вувахон.

Шетшироциор изъявил полное согласие с просьбой своего брата. Ему тоже было интересно, как выглядят города людей.

Руф задумался: что вспоминать?

Убогие, по сравнению с виденными здесь, дома, сложенные из глыб песчаника? Прямые углы, плоские кровли, никакой зелени. Это в Газарре, говорят, вокруг храмов и дворцов растут фруктовые деревья, одаривая своей благодатной тенью прохожих. Собственно, ему полагалось бы и самому это знать и помнить, ведь он учился в храме Ягмы, однако не помнил. И это его не смущало.