Я - судья. Кредит доверчивости - Астахов Павел Алексеевич - Страница 34

– Можно, я вам отвечу?

– Нужно.

Троицкий куда-то ушел и вернулся с огромным букетом бордовых роз.

– Я хотел сказать, что в вашем случае нет никаких рисков.

– Я поняла.

– Будет большой наглостью довезти вас до дома?

– Будет большой глупостью, если я с этим букетом спущусь в метро.

Он ослепительно улыбнулся и подал мне руку.

Шнитке сменили на Моцарта.

Можно было и на Шопена, но я попросила Моцарта.

– Я тоже люблю попсу, – одобрил мой выбор Троицкий.

– Я бы не рискнула назвать это попсой.

Мы поговорили немного о музыке, о литературе, о последних кинопремьерах. От одурманивающего запаха роз заболела голова.

К моему дому мы подъехали, уже когда наступили сумерки.

– Спасибо за вечер, – сказал Андрей и поцеловал мне руку.

– Забудьте о нем. Этого больше не случится.

– Я сделаю все, чтобы он повторился. Даже уволюсь с работы.

– Вы повторяетесь.

– Нет. Теперь я говорю правду.

Я не стала разубеждать его и, пока он обходил машину, открывал мне дверь и подавал руку, подумала, сколько любопытных обывателей сейчас наблюдает эту сцену из окон. Судья Таганского районного суда выходит из шикарного «БМВ» с неприлично большим букетом роз в сопровождении мужчины-мечты. Нужно было подъехать с торца.

Что обо мне подумают соседи, я догадывалась. Особенно любопытная тетка с первого этажа, с которой жила незамужняя дочка лет сорока…

Но оказалось, это не самое неприятное.

У подъезда, до которого, держа под локоть, меня проводил Троицкий, стоял Никита. В руках у него были белые тюльпаны. Увидев меня с охапкой роз, Никита опустил букет…

Видимо, сообразив, что к чему, Троицкий отпустил мою руку.

Я бы с удовольствием променяла семьдесят пять роз – я пересчитала их в машине, – на пять белых тюльпанов, но сказать об этом сейчас было никак невозможно…

– Никит… Ты как здесь?

– Случайно. – Я увидела, как заиграли желваки на его щеках. – Вот, – он протянул мне тюльпаны, – извини, не угадал… Не знал, что ты розы любишь.

Говоров быстро пошел к своей старенькой иномарке.

– Никита! – окликнула я, но он, не обернувшись, сел в машину, демонстративно хлопнул дверью и уехал с вызывающе громкой перегазовкой и визгом шин…

– Прокурор, – немного растерянно констатировал Троицкий. – Я его в суде видел.

– В следующий раз увидите – извинитесь.

– Я?!

– Ну не я же. – Я вручила ему букет роз. – Вы должны были знать, что кормить меня мороженым и довозить до дома – плохая идея.

Он понюхал розы и положил их на лавочку.

– Все мои идеи хорошие, Лена.

– Уже Елена Владимировна.

Он кивнул и ушел с прямой спиной победителя.

Вот это спектакль для соседей, подумала я. А еще я решила, что розы ни в чем не виноваты и несправедливо оставлять засыхать их на лавочке. Подхватив цветы, я с двумя букетами направилась домой.

Если честно, в такую ситуацию я никогда не попадала. На втором этаже меня разобрал смех. Нужно проконсультироваться у Натки, как вести себя в подобных случаях и что делать дальше.

Но Наты дома не оказалось. Не было ее вещей, косметики и… Сеньки. На кухонном столе я нашла записку и ключи.

«Лена, у меня начинается новая жизнь! Подробности потом. Все просто чудесно! Я звонила, но твой телефон не отвечает. Можешь начинать свой ремонт, я под надежной охраной».

Ничего не поняв из записки, я поставила цветы в воду. Тюльпаны в керамическую вазу, розы – в пластмассовое хозяйственное ведро, потому что больше они никуда не помещались.

Если все чудесно, то зачем нужна охрана? Что значит в Наткином понимании – новая жизнь? Очередной скоропалительный роман со скоропостижным концом? Вряд ли вся эта феерия продолжается с Владиком.

Хоть бы Сеньку оставила! Ребенку ее эксперименты с чудесами совсем ни к чему.

Я поставила телефон на подзарядку и позвонила сестре, но абонент оказался недоступен.

Дома стало пусто и неуютно. Несмотря на жару, я зябко поежилась и накинула на плечи шаль – это оглушительное и неожиданное одиночество вызвало настоящий озноб.

Ну вот, можно и ремонт начинать. Я потянула на себя отклеивающуюся обоину, она с треском оторвалась, обнажив под собой еще одну – с рисунком в стиле восьмидесятых. Да тут, похоже, не один слой придется отдирать… Мне стало грустно от своего открытия. И почему я не догадалась поручить это занятие Сеньке?

Представив, с каким удовольствием и весельем племянник обдирал бы стены, я невольно улыбнулась. И решила – если у Натки новый принц, завтра же заберу Сеньку к себе. Пусть лучше живет у меня – и безобразничает, и придумывает новые каверзы, – чем наблюдает за маминым очередным кратковременным счастьем.

Розы удушающе пахли, и я вынесла их на балкон. Тюльпаны, избавленные от соперничества, стали источать тонкий аромат, и мне показалось, что одиночество отступило…

События прошедшего дня сначала обескуражили Натку, потом едва не убили, но под конец окрылили так, что она готова была летать от счастья.

Обескуражил, конечно, Таганцев, заявив, что «иногда с виду приличные люди готовы сильно подставить». Ната оттого и заподозрила Светку, что приличнее ее трудно кого-то представить, да плюс ко всему – «тихушница», «серая мышь»…

А за убийцу Натка приняла… Алину. Она, видите ли, пришла загладить вину и вытащить подругу в кафе, но ничего лучше не придумала, как перехватить сзади ее за горло и сказать: «Попалась!» Натка от страха потеряла сознание и очнулась на полу оттого, что Алина брызгала ей в нос каким-то резким парфюмом.

– Наверное, ты ей сонную артерию пережала, вот она и вырубилась, – обеспокоенно сказала Света.

– Это пройдет? – спросила Алина.

– Смотря как пережала. Надо «Скорую» вызвать.

– Не надо «Скорую». – Натка открыла глаза, села, потом с помощью Алины и Светы поднялась. – Ну, ты, Алинка, даешь… Тебя кто так здороваться учил?!

– Теперь точно обиделась, – вздохнула Алина. – Я ведь пошутила, извини, не знала, что ты такая нервная.

– Я в следующий раз тоже… пошучу, – усмехнулась Ната, доставая из сумки щетку для волос и расчесываясь.

Вид у Алины был такой виноватый, что она рассмеялась:

– Ладно, пойдем скорее в кафе, а то от обеденного перерыва двадцать минут осталось.

Она посмотрела на Свету, маленькую, худенькую, нескладную, в дешевых джинсах, копеечной майке, и подумала – куда ей по чужому паспорту два миллиона хапать… Швейная машинка в кредит на год – максимум, на что она способна…

– И ты, Свет, пойдем с нами, – сказала Натка, чувствуя себя виноватой за допрос с пристрастием.

– Ой, девочки… Я с удовольствием, – обрадовалась Света, которой никто из коллег никогда таких предложений не делал.

Светка оказалась болтушкой и хохотушкой – непонятно, чего на работе из себя тихоню изображала. Ната еще больше уверилась в мысли, что красть паспорт она бы не стала, иначе не смогла бы сейчас вот так запросто пить с ней кофе, без страха смотреть в глаза и рассказывать о моде на купальники в этом сезоне, тем более после прозрачных Наткиных намеков.

В общем, Натке совсем не хотелось больше думать о подозрениях. Она так и скажет лейтенанту Таганцеву: «Не могу подозревать людей, не получается у меня». Пусть тот думает, что она глупенькая наивная дурочка, как, наверное, думает и Лена, но жить, вычисляя вокруг себя врагов, – неприятно, грустно и страшно.

Вон сегодня в обморок грохнулась, хотя Алинка никакую сонную артерию ей не пережимала, – просто от страха сознание потеряла. В прежние времена, до всех этих кредитных страстей, она бы на Алинкину шутку максимум завизжала…

В кафе они просидели непозволительно долго и вернулись под неодобрительными взглядами Марии Ивановны, потому что обед давно закончился.

Ната все же занялась версткой, и к концу дня у нее затекла шея и разболелась голова. Работа никогда не доставляла ей удовольствия – только усталость и мысли о том, какой замечательной она была бы домохозяйкой…