«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич - Страница 73

«Добровольческая <...> армия, олицетворявшаяся былыми помещиками, была пропитана духом реакции и сводила счеты с народом за отобранные владения, доставшиеся им в большинстве не путем долголетних трудов, а щедрых подачек царствовавшей династии дома Романовых»145. П. Кудинов пишет здесь о «мародерстве, безобразиях и бесчинствах», которые довели фронт «до открытого неповиновения, митингов, братания и в конце концов ухода по домом»146. Он подробно рассказывает, как полки верхнедонцов в январе 1919 года снимались с фронта, добровольно открывая путь для наступления Красной армии, как вслед за 28-м полком, возглавлявшимся «покрасневшим» урядником Фоминым, пришли в Вёшенскую красные войска, а следом — «красный террор».

«После ухода частей Красной Армии на фронт станицы Верхнедонского округа столкнулись с новой “социалистической властью”: трибунал, чека, команда слежек и подслушивателей, охраняемые карательными отрядами особого назначения. Комиссары, имея неограниченную полицейскую власть, первым делом приступили к ликвидации штаба 28-го полка. Как штаб, так и полк были распущены, оружие отобрано»147. Пострадал и Павел Кудинов, который был отстранен от руководства военным отделом исполкома Вёшенской станицы. Описание жестокостей «бесчинствующих комиссаров» наводит ужас ничуть не меньший, чем картина расправы над Тираспольским революционным отрядом:

«Озверевшие комиссары тешились грабежом, убийством, выполняя секретную инструкцию Высшего революционного совета, которая была отобрана у политического комиссара Эрлиха, пойманного восставшими казаками 5 марта при взятии станицы Букановской»148.

Кудинов публикует в своем «историческом очерке» текст этой инструкции о «расказачивании», которая приведена нами выше. «Население Округа, охваченное ужасом, металось по хуторам и буеракам, всячески укрываясь, чтобы не попасть в распоряжение чеки. Ненависть к новой, чужой власти росла не по дням, а по часам <...> Казаки, доведенные до крайнего отчаяния, под всякими предлогами пробирались из одного хутора в другой, собирали сведения о количестве хуторов, которые готовы к неизбежному восстанию»149.

Материалы следственного «Дела» Павла Кудинова, его очерк «Восстание верхнедонцов в 1919 году», рукопись «История моего ареста в Болгарии» документально раскрывают миропонимание не только его самого, но и всех тех казаков-фронтовиков, казачьих офицеров «из народа», «из пролетариев», которые в 1917 году поверили большевикам и поддержали лозунги и идеалы революции. Именно они открыли фронт частям Красной армии в январе 1919 года, а потом, вследствие предательства «комиссаров» и террора ЧК, в результате политики «расказачивания», возглавили восстание верхнедонских казаков. Однако, взяв на себя военное руководство восстанием, «офицеры из народа», к которым принадлежал и Харлампий Ермаков, не отождествляли себя с «кадетами», Добровольческой армией и «красновцами»; не приемля ни власти поработителей-помещиков, казачьей «старшины», ни чуждой и свирепой власти «комиссарии», они искали свой, народный путь. И, выражая это народное мироощущение, сами же ужаснулись происходившему не без их воли и участия, мучились развязанной общими усилиями братоубийственной войной, в поисках правды и выхода «блукая» между «белыми» и «красными», не принимая до конца ни тех, ни других. Именно об этом — «Тихий Дон», выросший из жизни народной.

Присутствие Харлампия Ермакова и Павла Кудинова в «Тихом Доне» проявляет себя не только в «устном предании», через которое пришла в роман точная и правдивая информация о ходе Вёшенского восстания, — оно куда глубже и значительнее. Через них к Шолохову пришло глубинное понимание происходивших на Дону трагических событий, которые поданы в «Тихом Доне» не с позиций «белого офицера», а с точки зрения тех самых «офицеров из народа», к которым принадлежали и Ермаков, и Кудинов, а в конечном счете — и Григорий Мелехов. То есть с позиций трудового народа. Вот почему столь критичен авторский взгляд как по отношению к комиссару Малкину, так и по отношению к подполковнику Георгидзе или генералу Фицхелаурову, и одновременно — столь же неоднозначен в романе взгляд на генерала Корнилова или атамана Каледина.

Открытый правде и не замутненный идеологическими стереотипами, молодой Шолохов полностью воспринял и воспроизвел в характере Григория Мелехова не просто ход Вёшенского восстания, но и народный взгляд на него.

Судьба руководителя Вёшенского восстания Павла Кудинова, его воспоминания и письма, материалы следственного «Дела», как и судьба Харлампия Ермакова, помогают нам глубже и точнее понять Григория Мелехова, его внутренние противоречия и метания. Более того, судьба и позиция Павла Кудинова и Григория Мелехова, казачьих офицеров «из народа», выражавших глубинно народный взгляд на революцию, проясняют авторскую позицию в романе. Хотя Филипп Миронов, с одной стороны, а Павел Кудинов и Харлампий Ермаков, с другой, находились в 1919 году по разные стороны баррикад, в конечном счете, в своем взгляде на истоки трагедии казачества в Гражданскую войну они были едины, что и нашло свое выражение в «Тихом Доне».

ПОСЛЕДНИЙ КРУГ АДА

Можно себе представить радость Павла Кудинова, когда в сентябре 1944 года войска Красной армии вступили в освобожденную от фашистов Болгарию. И потрясение, когда сразу после этого он был арестован, но уже не болгарами, служившими Гитлеру, а русскими, которых он так долго ждал.

Как он объяснял впоследствии, поводом для его ареста стало то самое письмо к землякам, написанное им в 1922 году и напечатанное в районной вёшенской газете.

Об обстоятельствах своего ареста П. Кудинов рассказывал так:

«При проходе Красной Армии через Михайлов-град на Белград пришли офицеры НКВД, предъявили соответствующий документ и говорят: Вы — Павел Назарович Кудинов? — Я. — Это вы писали в 22 году в газету, как вы прозрели и как вы теперь уважаете русский народ и прочее? Хватит прикидываться, дубина. Собирайся, поехали»150.

Хочу подчеркнуть, что на всем протяжении следствия — и в Болгарии, и в Москве, и в местах заключения — до его освобождения Кудинов ни разу не упомянул Шолохова, ни разу не сослался на то, что он — один из героев «Тихого Дона», проявляя величайшую деликатность и заботу о том, чтобы не нанести вреда писателю.

Кудинов впервые произнес имя Шолохова только после своего освобождения. Об этом — так же, как и об обстоятельствах его ареста, пребывания в лагере и освобождения мы узнали от человека, который познакомился с ним в лагере и позже состоял в переписке. Мы провели с ним обстоятельную беседу, записали ее на магнитофон и получили ксерокопии и частично — оригиналы ряда писем Кудинова151. Этот человек — Григорий Юрьевич Набойщиков — ныне учитель истории в одной из петербургских школ, журналист и краевед, а в прошлом — офицер внутренних войск НКВД.

Воспоминания и переписка Г. Ю. Набойщикова с Кудиновым исключительно интересны.

Набойщиков встретил Кудинова в лагере в 1955 году, когда ему было около 65 лет: «Крепкий, быстро ходит, быстрая реакция, среднего роста, широкоплечий, улыбка с лукавинкой, умный, взгляд пронзительный, собеседника видит насквозь...» «Он был сильным человеком, я в 1956 году слышал, что в Инте на лесоповале, где он много лет работал, конвойные боялись его физической силы, его взгляда»152. Об этой его особенности знали казаки-эмигранты: «человек выдающейся физической силы»153, — характеризует его Герман Ермолаев.

До Инты, — рассказывает Набойщиков, — Кудинов несколько лет провел в одном из лагерей в Сибири, а потом — в Туркмении, на главном туркменском канале в пустыне Каракум. «Это было страшное место... Потом он опять попадает на север. В Туркмении в тени доходило до 43 градусов тепла в тени, а на севере до 50 мороза. И это его не сломило». По свидетельству Набойщикова, Кудинов, несмотря на все испытания, выпавшие на его долю, оставался все тем же краснобаем и балагуром — вспомним Шолохова: «Краснобай и умница» (3, 209). «Когда он разговаривал там с бывшими зэками, с администрацией, с офицерами, то после каждого слова у него стишки, прибаутки. Он получил даже кличку “Хрущев”. У Хрущева после каждого слова шутки, острые словечки, какие-то пословицы, поговорки... Кудинов тоже такой был».