«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич - Страница 72

Так воспринимал революцию Павел Кудинов, как и Харлампий Ермаков и главный герой «Тихого Дона» Григорий Мелехов. Потому многие казаки-фронтовики — включая Павла Кудинова и Харлампия Ермакова — и пошли на службу к советской власти, а потом открыли фронт Красной армии в январе 1919 года, потому столь болезненно восприняли они крушение своих иллюзий, которое произошло именно после января 1919 года. Что касается «первой революционной стадии», то есть 1918 года, то Кудинов считал, что в ту пору беспощадную кровавую борьбу развязали не «красные», а «белые» «казачьи дворяне». Кудинов рассказывает, как они провоцировали казачество на эту кровавую борьбу. «Один из таких дворян по имени полковник Алферов... объявил себя окружным атаманом Верхне-Донского округа». С его подачи, — пишет Кудинов, — «перед Пасхой, во второй половине апреля месяца, среди населения появился, вроде моровой язвы, слух, что на первый день Святого Христова Воскресенья, когда миряне будут служить обедню и платы святить, в это самое время большевики нападут на церковь, запрут народ внутри, церковь зажгут со всех сторон... И, конечно, по старому суеверному навыку, прежде всего, всполошились бабы, потом подшепнули мужьям, что мол так и так... Слушок как костер раздувало ветром... Как взбугрились казаки, как львы на дыбы повставали, да и за шашки взялись»138.

Слух этот был запущен перед Пасхой, — именно тогда казаками и был захвачен отряд Подтелкова. Помните — в романе «Тихий Дон»:

«— А крест носишь?

— А вот он... <...>

Старики с вилами и топорами из отрядов по поимке “бунтовщика Подтелкова” изумленно переглядывались:

А гутарили, будто вы отреклись от веры Христовой.

Вроде вы уж сатане передались.

Слухи были, будто грабите вы церкви и попов унистожаете...» (3, 375).

В «Тихом Доне» отчетливо слышны отзвуки этих злокозненных слухов в прямой связи с захватом и казнью подтелковцев:

«... Как выяснилось, эту подлую, гибельную для казачества провокацию притащил в чемодане полковник Алферов от генерала Краснова из Новочеркасска и безрассудно пустил ее в мирное население, — пишет П. Кудинов. — А Краснов... заполучил эту проказу из немецкой лаборатории...»139.

Павел Кудинов — так же, как и Харлампий Ермаков в жизни и Григорий Мелехов в романе — не приемлет расправы над Подтелковым и подтелковцами. Кудинов рассказывает о приснившемся ему в заключении сне об этой казни и заключает:

«Да, любопытный сон, подумал я. Подтелкова я не видел, а снится почему-то. Тела истлели, а души их живые, точно по неисповедимому закону, меня нашли. Памяти о себе требуют и к покаянию призывают...»140.

Впечатляющие страницы в «Истории моего ареста...» посвящены казачьей расправе над Тираспольским отрядом 2-й Социалистической армии. Здесь документально воссоздана трагическая история уничтожения Тираспольского отряда. В описании этой истории у Кудинова есть разночтения с «Тихим Доном». Шолохов писал, что Тираспольский отряд в чем-то сам навлек на себя гнев казаков: когда отряд проходил через юрт Мигулинской станицы, красногвардейцы бесчинствовали по дороге, «начали резать овец, на краю хутора изнасиловали двух казачек, открыли беспричинную стрельбу на площади, ранили одного из своих...» (3, 386).

Кудинов считает, что все было не совсем так. Он пишет:

«Тираспольская красная дивизия под командой товарища Венедиктова перед этим вела героические бои с немецкими оккупационными частями...

Отступление тираспольцев происходило в пятницу перед Пасхой, сопровождалось оно в полном порядке, без всяких каких бы то ни было насилий над жителями хуторов.

Не подозревая, что казаки спровоцированы красновско-алферовской контрреволюционной шуткой и что казаки уже взялись за оружие и поджидают ни в чем неповинного “врага”, тираспольцы, без всякой передовой разведки пришли в хутор Мешков и, как овечки, расположились там на ночлег, даже не выставили внутреннюю охрану — патруль.

На сцене взбудоражившихся казаков Мигулинской станицы появился отъявленный провокатор есаул Филометов Василий Васильевич, стан. Казанской и некий Чайкин (тот самый казак Мигулинской станицы Чайкин, о котором уже шла речь и который готовил Верхнедонское восстание, а потом выступил с сообщением о восстании на заседании Верховного Казачьего круга в Новочеркасске в мае 1919 г. — Ф. К.). Разумеется, что для поганого дела отыскиваются поганые люди. На рассвете, под Великую Субботу, казаки, без всякого хотя бы малейшего повода со стороны тираспольцев, безбожно напали на спящих солдат дивизии, окружили, разоружили их, а начальника дивизии Венедиктова Филометов собственноручно искромсатил железной лопатой, раздел догола, а кольца поотрубал совсем с пальцами и приказал зарыть как собаку под плетнем»141.

Мы привели эту безыскусно нарисованную Кудиновым картину чудовищной расправы казаков над тираспольцами, чтобы документально передать атмосферу того времени, дыхания братоубийственной войны, с такой правдивостью и силой отраженную в «Тихом Доне».

Рисунок С. Королькова

Важен вывод Кудинова:

«Подослали к нам паны своих смутьянов, чтобы нагнать казаков на мужиков и чтобы стычка произошла, — вот она и произошла, да еще какая! Ашь мороз по коже дерет...

Вот как донские дворяне, совместно с помещицкой бандой, разжигали кровавый пожар на Дону. Путем гнусной провокации столкнули казаков с русским народом... Своей цели они достигли, но разгромили все казачество. От ребенка до старца да проклянут донских дворян и старшину...»142.

Эта боль, этот счет к «донскому дворянству» соединяются у Кудинова с другим не менее суровым счетом — к «комиссарам», которые столь же беспощадно уничтожали казачество. Эта боль, этот счет не в полную силу звучат в «Истории моего ареста...», потому что рукопись не завершена и доведена лишь до 1918 года, в ней нет анализа причин восстания верхнедонцов. Но, тем не менее, и здесь эта боль слышна явственно — хотя бы в словах об «обиде революционных лет», которую «в сердце добром позабыл-простил за все и всем»143 — о трагической гибели «брата своего единокровного Федора, без вины растерзанного красною толпой». «Ты не один, а сотни тысяч таких как ты, мой брат, невинных, были изрублены мечами, изорваны штыками, да по столбам веревкой вздернуты... А сколько материнских и вдовьих слез пролито на Руси, да на казачьей степи? А сколько беспризорных сирот — малых детей остались без отцов и матерей? ...»144.

Так осмысляет руководитель Вёшенского восстания Павел Кудинов трагические итоги «братоубийственных событий» Гражданской войны. Он говорит о «покаянии» и предъявляет свой счет и «белым» — «кадетам», и «красным» — «комиссарам», смыкаясь, как это ни парадоксально, в подобной оценке трагических событий того страшного времени одновременно и с Филиппом Мироновым, и с Харлампием Ермаковым. И с Михаилом Шолоховым.

По мнению и Кудинова, и Ермакова, и Мелехова, вина «кадетов», «белых» — в том, что они втянули казачество в братоубийственную Гражданскую войну, отстаивали свои «помещичьи» интересы ценой казачьих жизней.

Вина красных «комиссаров» — в том, что беспощадным террором против казачества они объективно «кадетам» помогли в разжигании Гражданской войны, заставили казаков подняться на восстание, которое привело к огромному числу жертв.

Если в «Истории моего ареста...» Кудинов делает акцент на вине «кадетов», Добровольческой армии, то в своем «историческом очерке» он пишет о «красном терроре», о вине перед казачеством и народом «комиссаров».

Сошлемся на оценку П. Кудиновым Добровольческой армии, данную им в очерке «Восстание верхнедонцов в 1919 году».