Охота на сыщиков - Макбейн Эд - Страница 26

— Жарко, а?

— Жарко, — согласился Барнс.

— Собираетесь домой?

— Да.

— Вам хорошо. Хотя я тоже, наверное, скоро пойду. Отправил ребят по вызову — покушение на самоубийство. Надо подождать, как там все обернется. Сообщили, что какая-то дамочка хочет сигануть с крыши. Нет, одни психи кругом, а? — Фрик негодующе покачал головой.

— И не говорите! — в тон поддакнул Барнс.

— Жену с детишками отослал в горы, — вновь внезапно меняя тему, сообщил ему Фрик. — И чертовски рад этому. В таком пекле ни человеку, ни зверю житья нет.

— Это уж точно, — опять не стал спорить лейтенант.

Телефон на письменном столе Фрика вдруг разразился звонками. Капитан, покряхтывая, важно поднял трубку.

— Капитан Фрик у аппарата, — объявил он в микрофон. — Что? Вот как? Но это же прекрасно! Хорошо. — Он аккуратно водрузил трубку на место и доложил Барнсу: — Совсем и не самоубийство, представьте себе. Дамочка решила посушить волосы и свесила их, понимаете ли, с крыши. Нет, но куда нам деваться от этих психов, а?.

— Мда, — неопределенно протянул Барнс. — Ладно, я ушел.

— Держите пистолет под рукой, — посоветовал Фрик. — А то может и вас достать.

— Кто? — удивленно спросил Барнс уже от двери.

— Он.

— А?!

— Псих!

Роджер Хэвилленд был быком.

Именно так, без кавычек. Даже другие „быки“ звали его быком. Он и был настоящим быком в отличие от „быка“, как называют детективов. Хэвилленд был сложен, как бык, пожирал пищу, как бык, мял своих подружек, как бык, он даже храпел во сне, как бык. Настоящий бык.

К тому же Хэвилленд был малым не из приятных.

Было время, когда он был приятным малым, но о той поре забыли уже все, включая самого Хэвилленда. Было время, когда он мог часами допрашивать задержанного и за весь этот период ни разу не приложить руку к физиономии последнего. Было время, только представьте себе, когда Хэвилленд даже мог воздержаться от этаких, знаете ли, словечек! Короче, Хэвилленд некогда был мягким и добрым, кротким и нежным полисменом.

Но однажды с Хэвиллендом приключилось несчастье. Хэвилленд однажды ночью пытался разнять уличную драку. Несмотря на то, что он уже сменился с дежурства и спокойно шел себе домой. Но в то время он, как всякий образцовый полисмен, считал себя на боевом посту все двадцать четыре часа в сутки. Да и драка-то сама по себе была, откровенно говоря, не так уж и крупной, обычная уличная драка. Фактически и не драка вовсе, а так, дружеская потасовка, ну, скажем, более или менее ссора или спор — даже из самопалов не стреляли.

Хэвилленд решительно вмешался и исключительно вежливо попытался убедить сражающиеся стороны разойтись. Он вытащил свой револьвер и произвел несколько выстрелов в воздух над головами распоясавшихся скандалистов, и тогда один из них угодил Хэвилленду обрезком свинцовой трубы как раз по правому запястью. Револьвер выпал из повисшей руки Хэвилленда, и тут-то и приключилось с ним это самое несчастье.

Распоясавшиеся драчуны, которые до этого момента вполне удовлетворялись тем, что расшибали головы друг другу, в один миг сообразили, что наличие головы беспомощного полисмена открывает куда больший простор их изобретательности по части уличных забав. Сразу объединившись и сплотившись на этой основе, они затащили безоружного Хэвилленда в глухой закоулок и принялись обрабатывать его с замечательной быстротой и хладнокровием.

Умелец, специализировавшийся на обрезках свинцовых труб, сломал Хэвилленду руку в четырех местах.

Сложный перелом сам по себе штука крайне болезненная. Тем более болезненная в случае с Хэвиллендом, потому что кости срослись неправильно, и врачам пришлось опять их все переломать и вправлять заново.

Был даже такой период, когда Хэвилленд начал сомневаться, сможет ли он остаться в полиции. А поскольку он только незадолго до того времени был произведен в детективы III категории, открывавшиеся перед ним перспективы представлялись отнюдь не радостными. Рука у него, однако, зажила, как это часто бывает с руками вообще, и Хэвилленд вышел из этой переделки, можно сказать, целее прежнего — если не считать некоторого умственного сдвига.

Есть такая древняя поговорка, которая утверждает: „Паршивая овца все стадо портит".

С народной мудростью не поспоришь, и тот специалист по свинцовым трубам, безусловно, многим крепко подпортил. Может быть, даже всему городу. Хэвилленд стал быком, именно так, без кавычек, настоящим быком. Он крепко усвоил урок. И впросак больше никогда не попадет.

В словаре Хэвилленда выражение „сломить сопротивление преступника" имело только буквальное значение, а главную смысловую нагрузку несли первое слово и все от него производные.

И потому Хэвилленд нравился мало кому из арестованных.

Он, впрочем, нравился мало кому и из своих коллег-полисменов.

Сомнительно, чтобы Хэвилленд, если уж на то пошло, нравился даже самому себе.

— Жара! — проревел он сейчас над ухом Кареллы. — Только этим мозги и заняты.

— У меня, по-моему, даже мозги потеют, не говоря уже обо всем остальном, — пошутил Карелла.

— А вот я тебе сейчас как скажу, что ты сидишь на льдине посреди Ледовитого океана, и, увидишь, сразу станет прохладнее!

— Не становится что-то, — прислушался к себе Карелла.

— Осел ты упрямый потому что! — заорал Хэвилленд. Орал он всегда. Он орал даже тогда, когда говорил шепотом. — Ты просто не хочешь, чтобы тебе стало прохладно. Ты хочешь, чтобы тебе было жарко. Так тебе легче делать вид, что ты работаешь!

— Так ведь я и вправду работаю, — слабо возразил Карелла.

— А я вот домой иду! — рявкнул Хэвилленд.

Карелла машинально взглянул на часы. Десять семнадцать.

— Это еще что такое?! — взревел Хэвилленд.

— Ничего, — смутился Карелла.

— Ладно, четверть одиннадцатого. Так у тебя из-за этого такой кислый вид, что ли?

— Да никакой у ліеня не кислый… — запротестовал было Карелла.

— А мне плевать, какой у тебя вид! — прорычал Хэвилленд. — Я ушел домой!

— Иди, бога ради. Я подожду смену.

— Ох и не нравится мне твой тон! — прогремел Хэвилленд.

— С чего вдруг?

— Намекаешь, что я, такой-сякой, ухожу, не дождавшись смены?

— Это уж как тебе совесть подскажет, брат мой, — постным голосом произнес Карелла.

— А ты хоть знаешь, сколько я часов отбарабанил, а?

— Ну, сколько?

— Тридцать шесть! Так спать хочу, что в любую канаву готов завалиться и не просыпаться до самого Рождества!

— Насчет канавы поосторожнее, — предупредил Карелла. — Отравишь все городское водоснабжение.,

— Пошел ты! — рыкнул Хэвилленд и расписался в журнале „Приход-уход“.

Он уже был на пороге, когда Карелла окликнул его:

— Эй, Роджер!

— Чего еще?

— Смотри, чтобы тебя там не убили!

— Пошел ты! — с чувством отозвался Хэвилленд и исчез за дверью.

Он одевался быстро, но спокойно, без суеты. Натянул темносиние носки, черные брюки, чистую белую рубашку, завязал золотисто-черный полосатый галстук. Достал ботинки. На их каблуках была вытиснена торговая марка „О’Салливэн".

Надев черный пиджак, он подошел к комоду и выдвинул верхний ящик. Там, поверх носовых платков, лежал его пистолет 45-го калибра, отливавший смертоносным вороненым блеском. Вставил новую обойму и положил пистолет в карман пиджака.

Потом направился к двери, по-утиному переваливаясь на ходу, в последний раз внимательно осмотрел комнату, выключил свет и вышел в ночь.

В одиннадцать тридцать три Стива Кареллу сменил детектив по имени Хэл Уиллис. Карелла ввел его в курс самых неотложных дел, оставил на связи и спустился по лестнице на первый этаж.

— Спешишь к подружке, Стив? — окликнул его дежурный сержант.

— Угадал, — ответил Карелла.

— Мне бы твои годы!

— Да брось ты! — утешил его Карелла. — Тебе же не больше семидесяти!

— День в день! — с добродушным смешком согласился сержант.