Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Всё циклично

Валерина Ирина

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Всё циклично - Валерина Ирина - Страница 7

Изменить размер шрифта:

MANIA

Слышишь? От этого ветра впору сойти с ума —

воет в трубе иерихонской трубою, рвётся в дома,

играет на натянутых нервах, расшатывает основы.

И без того каждый пятый в городе Энске уже поломан,

каждый четвертый готов подсесть на стакан,

каждый третий непросыхающе пьян

и живёт, не приходя в сознание.

Нарастает мания.

Я боюсь пересечься взглядом с каждым вторым

(мерещатся ревущие варвары, полыхающий Рим),

поэтому изредка прячусь за первым встречным,

не объясняя себя, мимикрируя, отрекаясь от дара речи.

Тщетно.

Я в каждом из них, и каждый из них — во мне.

Все мы — на дне,

и не важно вовсе, что я читаю на этой неделе.

Каждого из условно живущих почти доели

голодные псы — безумные дни нового века.

Время летит к исходу, из наскреблённого по сусекам

собираются крошки — а жизнь до сих пор не почата.

Выхожу без перчаток

в подъездное междумирье,

не держась за перила, спускаюсь в ночь,

ни-чья-не-мать, ни-чья-не-дочь,

уже не женщина, ещё не тень.

Боги, потерявшиеся в темноте,

аукаются, зовут друг друга глупыми именами:

нерргааал, анууубииссс, калииии...

Ветер, вгрызаясь в слова, смыслы разносит в клочья,

подбрасывает обрывки и хохочет, хохочет,

глядя, как лихорадочно

обломком ветки на застывающей глине я записываю

то, что давно мертво и заведомо обессмыслено.

РАССМЕШИТЬ БОГА

То ли спишь, то ли снишься кому-то,

то ли в чьём-то романе живёшь

персонажем разменным...

Укутай,

мой творило, в цветистую ложь,

расскажи лабуду о прекрасной

и в веках неразменной любви,

торжество гуманизма отпразднуй

да моих мертвецов оживи

хоть на пару страниц — я успею

досказать, допонять, дообнять.

Ну вот что тебе стоит, кощею,

процарапать в листе благодать!

...Увлеклась, безрассудная буква.

Преклоняюсь, молю, трепещу,

хоть и ты не всесильный как будто,

да и я из прощученных сук, —

помнишь, сколько их было, уползших,

поначалу зубастых зверей? —

но стило твоё давит всё больше

по податливой глине моей.

***

Родишься глиной и станешь горлом

с отнорком тёмным для снов души,

и будешь в радости или в горе

слова несказанные душить —

поскольку жить тебе чьей-то песней,

поскольку чувствовать на излом.

Здесь мир конечен, здесь дышит бездна,

здесь каждый строит непрочный дом,

и всё, что видишь, — туман и морок,

а всё, что слышишь, — обман вдвойне,

и дремлет разум, и носят шоры

все те, кто вечность живут во сне.

А ты им шепчешь помимо воли

(ведь воздух в трубке уже не твой)

слова, в которых в достатке боли, —

и налетает жужжащий рой

на пир эмоций, на праздник страсти,

на горький чувственный беспредел.

В них — жажда крови, их бог — схоластик,

в них память тёртых белковых тел.

И ты поёшь им, и ты им служишь,

поскольку горлу — не выбирать.

Но скоро время раздаст беруши,

чем явит малую благодать.

Тогда поверишь, что всё проходит,

как мимо мира — неспящий бог,

и, прогудев на прощальной ноте,

умолкнешь следом, его манок.

***

Я не флейта твоя, я вообще не твоя, господь.

Я уже не имею формы, не помню рук,

что меня, не спросив, беспристрастно вдавили в плоть

и отправили быть на таком продувном миру.

Отпусти меня, господи, может быть, отойдя

от твоих ожиданий, я что-то ещё пойму.

Я пишу эти письма ушедшим путём дождя,

понимая, что канут камнем в твою суму.

Богоборица, дурочка, язва на языке,

разодетое тело, носимое невпопад...

Если спросишь: «Кем полнишься?», я открещусь: «Никем».

Потому что не верю, что ты пощадишь мой сад,

потому что я помню, боже, как ты ревнив,

потому что я знаю тяжесть твоей любви.

Я впишу тебя, господи, в этот никчёмный миф —

отпусти меня только, а сам в нём — вовек живи.

***

Кажется, кончится воздух, если не будет слова, —

и слово приходит, покачиваясь слегка,

готовое рухнуть оземь или улечься в основу

новой религии всех оставленных в дураках.

— Здравствуйте, — говорю, — слово, мне бы немного бога

или же многобожие — ну, какой ни есть пантеон...

Усаживаюсь на пятки, приученная хатха-йогой

к терпению.

Через пять тысяч ударов сердца слово являет стон:

— Надоели, — бормочет, — одно и то же, одно и то же:

дай-подай-поднеси-на-блюде-спаси-выведи-просвети!

И норовит, понимаешь, каждый — с посконной рожей! —

да в высокий стиль!

До тебя взывавший: седые муди, а желал лишь глорию мунди,

никак не меньше, какой уж там компромисс!

Ничего, сговорились быстро — укоренился в грунте,

и расти ему над собою — но не вверх, а вниз.

А тебе чего не хватает в этом странном прекрасном мире —

смотри, рассыпные звёзды, ковыльные степи, кисельные, блин, моря?

На тебе, — говорит, — буквы, числом четыре:

помучайся ты, как я!

И сижу с той поры я, сложившись, как бедный Будда,

в тор триединый. Свет бесконечного дня

мёдом течёт с потолка.

В миллионный раз комбинирую буквы,

надеюсь пока на чудо,

но вечность — нет, она не верит в меня.