Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Всё циклично

Валерина Ирина

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Всё циклично - Валерина Ирина - Страница 6

Изменить размер шрифта:

О ПУСТОТЕ

1. В позу зародыша сворачивается душа,

не хочет мешать, но мешает дышать,

вынуждает тело слоняться без дела,

разглядывать ночь в беспробудных окнах.

Ночь, по-стариковски ссутулившись на скамейке, мокнет

под проливным дождём.

Всё сейчас параллельно, как рядом стоящий дом.

Пусто, поэтому — о пустом.

Поговорим.

Конечно.

Когда-нибудь, после всего,

я расскажу тебе,

кто приходит из тьмы кромешной,

и с чего начинается волшебство,

и какие холодные пальцы у чуда,

и что оно отбирает для роста.

Но это после.

Сейчас я остров.

Маленький остров.

Коралловый дом.

Атолл.

Обними меня, если можешь.

Час темноты пришёл.

2. Это слово, похоже, из птичьего языка,

нами ухудшенное слегка —

хотя, возможно, и напрочь испорченное

осевой согласной, угрюмой и быковатой.

Сам посуди: начало поёшь, а упрямицу в корчах

выталкиваешь на свет — «б!».

Завершающий слог получается смятым.

Бьются с досады блюдца.

Верят, что к счастью.

Птицы над нами смеются,

заходятся в трели: «Лю-лю, лю-лю!».

Будем как птицы?

Поздно.

Август идет к нулю

заморозков ночных медленно.

Неуклонно.

3. Сорван двадцатый лист.

Близится листопад.

В кружеве тёмной ржи мелко дрожат каштаны.

Выйдешь не с той ноги, мыслится невпопад,

и на душе пустой — тянет.

В общем, за пустоту.

Все началось с неё,

вот и во мне она — тягостна и законна.

Вьёт к холодам гнездо, вьётся тугой змеёй.

Не воздевай копьё, конник.

Это не тот соблазн — и не соблазн совсем.

Это всего лишь смерть важных когда-то смыслов.

Даже нагорный смысл — если лишить лексем —

падает в пустоту.

...Кружево: свет сквозь листья.

О ДРОБЛЕНИИ ТЩЕТЫ

1.В природе вещей и физических тел

заложен предел и белковый распад.

2. Колодезный ворот тоскливо скрипел

о том, что в работе такой почернел,

и, охая влажно, срывалась назад,

в опасную темень, в лягушечью стынь,

вода из дырявого чрева ведра,

а где-то, укрытый в седую полынь,

полёвкам звенел сиротливо «динь-динь»

бубенчик, потерянный мною вчера

и в голос оплаканный — разве в пять лет

иначе выносится горечь потерь?

Но страшный, пузатый, прадедов буфет,

хозяин сервизов, хранитель конфет,

артритом затёкшую тёмную дверь,

проникнувшись горем моим, отворял,

и падала манна: подсохший ирис

и «Взлётных» стекляшечный минерал.

3. ...Но всякий, кто вырос, уже опоздал.

4. Познав суть строительства биссектрис

из центра угла, постигаешь процесс

дробленья тщеты на сомножество дел,

возводишь раёк из кустистых драцен

и самообмана, забыв, что в конце —

белковый распад и слепящий предел.

ПИСЬМА ДРЕВОТОЧЦА

1. Ходов твоих причудливая сеть

всего лишь продвижение по кругу:

яйцо покинув, в зиму умереть,

ожить, когда земля поддастся плугу,

и вгрызться в плоть, и пить древесный сок

в беспечности слепого паразита,

окуклиться, оставив узкий выход,

и, изменившись, выпорхнуть в свой срок

в огромный мир, на яблоко похожий.

Не мне судить тебя — под тёплой кожей

я тоже червь, грызущий вечный смысл

от яблока познания до мрака,

но, зряшность превращения оплакав,

бессмысленность свою мне вряд ли смыть.

2. Клинопись, первичный иероглиф —

не с твоей ли азбуки, червяк,

человек, горилльский лоб нахохлив,

принципом подобия набряк

и родил однажды строй убогий

разномастных, свернутых, кривых

линий, означающих дорогу,

зверя, что, замученный, затих,

племя остающихся зверями,

но уже принявших беглый ген...

Бег по кругу...

Жажда перемен

да пребудет, древоточец, с нами.

3. В бессонный час любой сторонний звук

составит не компанию, так дело.

И вот он — начинается несмело,

как шепот неприкаянных теней,

но прирастая, как зеленый лук

на светлом подоконнике в апреле,

становится назойливей, больней,

захватывает мысленные мели,

и я уже не думаю о нём —

не звуке, в смысле, а о человеке —

я слушаю, как тяжко дышит дом.

Размеренно хрустит древесный крекер,

и счастлив шашель жрать немой покой,

поскольку счастье всякое имеет

продление в лишённости чужой.

И это ест меня, а шашель — двери.

4. Я не знаю, что пишешь ты, бык, пожирающий дерево,

на коре, что утратила связь с обнажённым стволом.

Я в печатное слово до этого месяца верила,

а теперь не читаю, не вижу, не слышу.

С очищенным злом

перемешано вечное — хмель от такого смешения

уравняет с богами, но позже похмельная муть

низведёт до зверей.

Ни к чему...

Не в готовом решении

открывается путь.

Я б хотела уснуть,

но ста лет будет мало...

Так тягостно, тошно мне.

Круг замкнулся, и к точке исходной съезжается рать.

...Улетай, убегай, уползай в своё тёмное прошлое,

фессалийские дети тобой пожелали играть.