Наследник Тавриды - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 81

– Я вижу, госпожа графиня вернулась к нам, чтобы радовать город своим присутствием, – произнес Витт, делая вдох для дальнейшей колкости. – Ваше высокопревосходительство так заняты семейными делами, что позабыли о приглашениях для официальных лиц?

– Зато ваше сиятельство настолько интересуется чужими делами, что постоянно забывает предать официальности своему семейному очагу.

Каролина вспыхнула. Впервые в жизни Витту осмеливались говорить о таких вещах в лицо. Начальник южных военных поселений хотел что-то ответить, но в этот момент раздался голос Лизы. Она обращалась к Собаньской:

– Вы, как я слышала, вновь опекаете молодого поэта? На этот раз вашего соотечественника Мицкевича? Жаль, не зная польского, мой муж не сможет оценить всей тонкости и глубины его эпиграмм.

Спутница Витта непременно отбрила бы обидчицу. Но сзади напирали. Задерживаться возле хозяев дольше положенного было неприлично, и паре пришлось отойти. Последнее слово осталось за Лизой. Михаил скосил на нее удивленный взгляд. Он и не предполагал, что супруга начнет отсыпать горстями светскую соль. Дальше ему не пришлось даже вмешиваться.

Приблизились Ланжероны. Когда-то чета Воронцовых чувствовала неловкость за то, что лишила их первого места в городе. Теперь все было по-иному.

– Рады приветствовать вас, господин граф. – Елизавета Ксаверьевна не дала мужу рта раскрыть. – Мы слышали, будто вы намерены посетить Париж? Надеюсь, его королевское величество оценит ваши заслуги так же высоко, как наш государь, – ее взгляд скользнул по ленте Андрея Первозванного. – Во Франции можно получить орден Золотого Руна, служа иностранному государству?

Ни тени смущения на лице графини. Если она и обронила двусмысленность, то нечаянно. Гласно обратить на это внимание – оповестить всех о нанесенном оскорблении. Бывший наместник вынужден был проглотить ее слова.

– Лиза, поосторожнее, – шепотом попросил Михаил.

А по ступеням уже поднимались Гурьевы. Генерал-губернатор незаметно сжал локоть жены, требуя молчания.

– Тронуты вашим приездом. – Его голос был ласков и тих, как море перед штормом. – Ваш брат, как мне известно, получил место посла в Гааге. Если дипломатические склонности в крови, ими нельзя пренебрегать. Не хотите попробовать себя в Константинополе? Коммерческим представителем? Перечень запрещенных товаров вам хорошо известен.

Гурьев был единственным, кто осмелился вступить с наместником в пререкания.

– Вам нечего предъявить мне, кроме догадок.

– Да, свидетелей из катакомб полиция уговорила помолчать.

И снова шедшие сплошным потоком гости не позволили Гурьевым задержаться ни на минуту.

Съезд продолжался не менее часа и утомил хозяев еще до бала.

– У меня щеки болят от улыбки, – шепнула Лиза.

– А не язык от колкостей?

Графиня с укором взглянула на мужа.

– Это маменька наговорила целый лист, а я потом заучила. Ты же знаешь, мне трудно что-нибудь придумать.

Михаил хмыкнул. Как он сразу не догадался? Его жена не способна сочинить ни одной мало-мальски обидной реплики.

Войдя в зал последними, они глянули на собравшихся. Больше шестисот гостей. Шум, толкотня, шелест кисеи и блеск драгоценностей. Лиза нашла глазами затертых у колонны генерала Сабанеева с женой. Пульхерия Яковлевна впервые отважилась явиться в свете, на нее косо посматривали, сторонились. Но достойная женщина решила выдержать натиск недоброжелательства, с тем чтобы к ним кое-как привыкли и муж не был обречен везде показываться в одиночестве.

Заиграли полонез. Обычно бал открывал хозяин дома в паре с самой титулованной гостьей. Лиза не сразу поняла, чего хочет Михаил. Взяв жену за локоть, он двинулся через зал. Перед ними расступались. У колонны под хорами граф задержал шаг.

– Надеюсь, твоя супруга танцует?

В первой паре пошли Воронцов и Пульхерия Яковлевна. Во второй – невероятно растолстевший Сабанеев с хрупкой графиней. Дальше все построились сами. Было любопытно видеть, как несколько дам шокированы поведением хозяина и не осмеливаются присоединиться к общему шествию. Впрочем, Одесса веселый город, и молодые негоциантки, жены разбогатевших купцов, напротив, были обрадованы поступком генерал-губернатора. Их считали равными, приглашали во дворец, не чинились. Добрая сотня красавиц, привыкших в гостях у аристократов стоять вдоль стен, устремилась в центр зала.

– Миша, что ты натворил? – шепотом спросила графиня, когда полонез окончился и заиграла мазурка.

– Мой город, – также шепотом отозвался муж. – Что хочу, то и творю.

И в этот момент в дверях появился Бенкендорф. Вот уж чей приезд невозможно было предугадать. Он стремительно миновал зал и застыл перед хозяевами.

– А мне говорили, у вас нелады. – Шурка бросил на друзей быстрый тревожный взгляд. – Ведь все хорошо?

Он был обнят и поцелован с двух сторон.

– У меня официальное поручение. Тебе придется остановить музыку.

У Лизы перехватило дыхание. Вот так, на балу, говорят, к государю пришло известие о том, что Бонапарт пересек границу.

– Шурочка, война?

Тот смерил ее снисходительным взглядом.

– Война – не война, но генералов для нее уже готовят.

При смолкшем оркестре Бенкендорф, оставшись один посреди залы, твердым голосом объявил об императорской милости. Воронцов наконец становился полным генералом. Секунду держалась тишина, а потом гости разразились рукоплесканиями. Лиза подняла глаза на мужа. Если он и улыбался, то очень хмуро. Была ли это радость? Или после стольких унижений давно выслуженный чин, как кусок холодного мяса, не лез в горло?

Какие бы мысли в эту минуту ни одолевали Михаила, он сумел сохранить лицо, расцвел и продолжал праздник, увенчанный теперь уже двойной победой.

Вечером в кабинете граф сказал:

– Я не понимаю причины государевой милости.

Для всех – высокий чин был признанием заслуг Воронцова в дни измаильской чумы. Но сам Михаил чувствовал, что император, отродясь не делавший ничего просто так, преследует некую цель.

– Я ему зачем-то нужен?

– Его величество убедился, что ты не участвуешь в заговоре. У него свои каналы.

Граф нахмурился.

– На твой взгляд, положение серьезное?

Вместо ответа Бенкендорф встал, заходил по комнате, потом впал в столбняк перед бронзовой фигуркой герцога Веллингтона на коне. Помолчал с минуту и гаркнул:

– Я хочу открыть тебе государственную тайну!

Граф подскочил на стуле.

– Тише! Ты с ума сошел!

– Проклятая глухота, – извиняющимся голосом протянул Шурка. – Все время кажется, что и другие меня не слышат.

Воронцов знаком приказал ему следовать за собой. Они покинули кабинет, оделись и через пару минут были на улице. Здесь граф, все так же молча, сел в экипаж, всегда стоявший наготове, и друзья отправились к морю. Фонари тускло освещали теплую летнюю мглу. Густо-синее небо брюхом лежало на крышах домов. Заехали аж за Карантинную гавань и там, оставив коляску, еще минут пять шагали пешком. Пока не оказались на абсолютно пустынном берегу. Прибой грохотал о гальку у самых ног.

– Ну, теперь можешь орать!

Шурка помялся. Потом глянул в сторону темного, шумно дышавшего моря, и произнес, на этот раз куда тише:

– Константин не будет царем.

– Слава богу! – вырвалось у Воронцова. Но тут же он подумал, что молодое поколение императорской семьи не являет гениев.

– Трон отойдет к Николаю, – пояснил Бенкендорф. – Не худшее из возможного.

– Я слышал, он…

– Ты слышал много ложного. – Шурка остановил друга жестом. – У него нет опыта. Нет поддержки. Но он честный человек. В безвыходных обстоятельствах. Брат подложил ему свинью, не обнародовав документы. Если учесть заговор и всю глубину общего недовольства, мятеж при восшествии на престол неизбежен. Ты догадываешься, зачем я приехал?

Михаил Семенович вздохнул.

– Хочешь знать, какую сторону я займу?

Бенкендорф молчал. Ему как-то неловко было спрашивать друга, не вступил ли он в какую-нибудь мерзость.