Наследник Тавриды - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 80

– Кони устали.

Что было правдой. Приходилось мириться с черепашьим ходом, тогда как успокоить графа мог только галоп. В какой-то момент кучер опустил вожжи и обернулся. Михаил с неудовольствием тоже глянул через плечо. По дороге, довольно далеко от них, бежала Лиза. Трусила, как собачонка, понимая, что не догонит, и все равно не останавливалась. Комок подкатил Воронцову к горлу. Он спрыгнул на землю и тоже побежал, хотя можно было приказать развернуть экипаж.

В последний момент Лиза споткнулась и рухнула. Очень не куртуазно. Рассадив коленки и ладони. Михаил, как всегда, не успел. Подхватил, отнес с дороги на траву. Преодолевая неловкость, они стали рассматривать содранную кожу и обсуждать, стоит ли завязывать платком, или так заживет. Потом подняли друг на друга глаза.

– Миша, прости меня. Ну, пожалуйста, пожалуйста, – она плакала. – Не гони меня, ради бога!

– Лиза, я полный… – Он сказал грубое слово, и оба засмеялись.

Подъехала коляска. Графиню посадили и повезли домой.

Александра Васильевна стояла на гульбище и сдержанно ухмылялась. Ее сердце уже не в состоянии было переживать подобные встряски.

Из окна второго этажа на умилительную картину семейного согласия смотрел Раевский. Стиснув зубы, катая желваки и проклиная Лизу за предательство.

Остафьево, имение Вяземских.

Какое маленькое, какое бедное у людей сердце! Если там помещается одна страсть, то уж никак не может втиснуться другая. Будуар княгини Веры в Остафьево выходил окнами на колоннаду, по крыше которой можно было прогуливаться, так сказать, не касаясь ногами земли. Береза притулилась к стене дома и уже стучалась ветками в стекло. Надо опиливать, да Петру Андреевичу некогда отдать приказание. Сама же Вера слишком ленива и стара, да, именно, «ленива и стара». Так она и напишет Пушкину. Ветреный болтун! Следует прочитать мужу его эпистолу. Тысяча намеков на щекотливые обстоятельства!

Разве так обращаются к солидной даме? Вера не могла сердиться на Сверчка. Природная живость заставляла ее хохотать от каждой игривой строки. «Недавно я путешествовал в Опочку в компании очаровательных спутниц. Дороги несносны. Толчки, удары локтями, невольные вольности. Умоляю, пришлите мне коротенькое письмецо. Лучше в Тригорское на имя Аннет Вульф. Получение мною записки от женщины разожжет ее ревнивый пыл, с каким она кидается даже на собственную мать».

Вера не могла не улыбнуться. А давно ли он писал, что в Тригорском живет добрая старушка с пятью дочерьми, и все как одна дуры. Вот, значит, как! Это непременно надо прочесть Петру. Рука княгини уже легла на фарфоровый колокольчик. Однако звук не успел разнестись по дому. Муж сам появился на пороге будуара с листком бумаги в одной руке и очками в другой. Он был всклокочен со сна, в накинутом на рубашку полосатом турецком халате. Белый батист ворота в нескольких местах пятнали коричневые капли кофе. Наказание! Так и не научиться заправлять салфетку! Теперь не отстирать.

– Вообрази, Вера! – провозгласил Петр Андреевич. – Я ждал и молил его об «Онегине», а он вместо стихов прислал в Москву свою беременную девку!

Губы Вяземского дрожали от смеха. Только люди, плохо знавшие князя, полагали, что он вечно сердит. Из-за близорукости ему приходилось хмуриться.

– Какую девку? – встрепенулась Вера Федоровна. – Он ничего ко мне не пишет.

– Еще бы он писал к тебе о подобных вещах! – Князь перебросил листок жене.

«Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка, которую твой друг-отшельник обрюхатил в Святых Горах. Полагаюсь на твое человеколюбие. Прими ее в Москве и дай денег, сколько ей понадобится. С отеческой нежностью прошу тебя позаботиться о будущем малютке. Отсылать его в воспитательный дом не хочу. Нельзя ли найти няню? Милый, мне совестно, ей-богу, но тут уж не до совести».

Вера отложила письмо.

– И вот наше положение. – Петр Андреевич опустился в кресло, обитое полосатым шелком. – Мы поссорились из-за него с Воронцовым. На всю империю раззвонили, как обижают гения. Вытолкнули его книги со складов. А он отослал «Онегина» в Петербург Плетневу!

Это была больная тема, и княгиня приготовилась терпеливо слушать. Несмотря на клятвы, данные на юге, Пушкин, чуть только оказался в досягаемости Петербурга, отправил роман в стихах столичному издателю. Вяземский, уже успевший оповестить всех, что скоро, скоро… оказался в ложном положении. Выходило, будто он неправедно присвоил себе место душеприказчика ссыльного поэта. Вера во всеуслышание рассказывала о приключениях Сверчка на юге, и чем скандальнее были истории, тем ближе ее считали к Пушкину. Публикация первой главы у Плетнева нанесла Вяземским удар.

– Тем временем люди думают, что я имею на Пушкина влияние. Относятся ко мне как главе его почитателей, ближайшему другу, – князь Петр поморщился. – Такими поступками он окончательно погубит мое реноме.

– Сверчок, Сверчок, – протянула Вера. – А девицу, значит, должны пристраивать мы?

– Да, – кивнул муж. – Распорядись еще о кофе. Я бы покурил здесь, если ты позволишь.

Вяземская вздохнула.

– Надо дать ему понять, что мы дуемся. Ты уже составил ответ?

Муж передал ей листок.

«Получил твое письмо, – прочла Вера. – Девушка едет завтра с семейством в Болдино, куда ее отец назначен управляющим. У меня нет способа оставить чужую дворовую здесь, да и не вижу пользы. Ей лучше с родными. Мой совет: напиши полупокаянное, полупомещичье письмо своему блудному тестю, поручи ему судьбу дочери и внука, напомнив, что когда-нибудь ты будешь его барином».

– Ну как?

– Несколько жестковато, – пожевала губами Вера. – Но пусть поймет: мы не вечно будем с ним нянчиться. Ему надобно помогать тебе удерживать то положение, которое ты занял.

Глава 8

Таганрог

Одесса.

– Я хочу сообщить тебе государственную тайну! – заорал во все горло Бенкендорф, так что Михаил подпрыгнул на стуле.

– Тише, тише…

Шурка, как всегда, явился вовремя и со сногсшибательными новостями.

Генерал-губернатор давал бал в честь годовщины коронации императора Александра – ежегодное торжество, манкировать которым – непростительная вольность. Прослужив государю четверть века, Воронцов, кажется, усвоил, как подвергнуть противника тонкому унижению. На официальный праздник нельзя не явиться. Ланжерон, Гурьев, Витт обязаны стоять в первых рядах. Вне зависимости от того, получили они приглашения или нет.

Граф не послал им заветной картонки с золотым обрезом и амурчиками по верхнему полю. Графиня не черкнула своим небесным почерком: просим, просим, просим! Супруги Воронцовы молчали. Между тем весь город был зван.

Сдерживая ласковую улыбку, их сиятельство встречал гостей на вершине белой лестницы в заново отделанном особняке Фундуклея – теперь настоящей резиденции наместника. Ее охраняли три пары львов, скопированных в Риме в соборе Святого Петра и привезенных за море. Первая спала, вторая тревожно поднимала головы, третья уже стояла в рост, ощерив клыки. Кто ты? Зачем пришел? Каковы твои намерения?

Прибывшие весело болтали, поднимаясь по ступенькам. Хозяева приветствовали их и приглашали в зал. На Елизавете Ксаверьевне было белое платье из неразрезного шелка, затканного бутонами роз. На генерал-губернаторе – парадный мундир, точь-в-точь как на портрете, только без небрежно накинутого плаща. Обоих интересовал вопрос: появится ли Ланжерон с кампанией?

Появились. Правда, первым шел де Витт. Маленький, смуглый, с живыми греческими глазами-маслинами и нафабренными, зачесанными наверх волосами. Рядом с высокой, как кора, графиней Собаньской, он выглядел коротышкой. Уверенная в себе, привыкшая презрением встречать недоброжелательство, Каролина оправдывала свое царственное имя. Она была великолепна в пунцовой бархатной токе и с белым страусовым пером на голове.

Пары застыли друг напротив друга. Михаил Семенович молчал. Полуулыбка не исчезла с его лица, но стала холодной.