Цветок Фантоса. Романс для княгини (СИ) - Фейгина Наталия - Страница 10

– Нет, мальчик мой, – почему-то печально улыбнулся папенька. – Это не твоя охота, подрасти немного, сынок.

Жгучие слёзы обиды подступили к глазам Арсения, а слуга, державший повод, подмигнул и страшно усмехнулся, показав неровные жёлтые зубы:

– Не торопись, паренёк.

От этой усмешки Арсения ухватил ужас, и слуга вдруг показался и не слугою вовсе, а надсмотрщиком, понуждающим папеньку ехать. Мальчик вздрогнул и проснулся.

Призрачная борзая сидела рядом, насторожено прислушиваясь к звукам, доносившимся из леса. Похоже было, что кто-то выехал на охоту, хотя кому взбредёт в голову охотиться в такое время?

Арсений потянулся и попытался встать, но его спутник, злобно рыкнув, приказал ему не шевелиться. Мальчик, уже не удивляясь тому, как легко он понимает призрака, замер и тоже стал прислушиваться.

Лай становился всё громче, потом к нему добавились ржание и конский топот. Арсений, терзаемый страхом и любопытством, осторожно выглянул из-за ствола липы. Он увидел вдали маленькую фигурку всадника, мчащегося во весь опор. Полы его чёрного плаща развивались по ветру, и казалось, будто у белого коня выросли чёрные крылья. Длинная грива, взметённая ветром, щедро посеребрённая луной, придавала коню вид сказочный, нереальный, почти такой же нереальный, как у призрачного охотника, мчавшегося за ним по пятам. За ними на небольшом расстоянии неслась свита охотника – призрачные собаки разных пород и призрачные птицы.

Кавалькада приближалась, и всё громче становились собачий лай и пронзительные крики птиц. Но этот шум напомнил Арсению не об охоте, а об ипподроме, куда папенька иногда брал сына с собой, где зрители поддерживают фаворита, скандируя его имя. Мальчику даже показалось, что он различает в лае и птичьем галдеже ритмично повторяющееся «Аэрт».

Зрелище было настолько завораживающим, что призрачной борзой пришлось предупреждающе гавкнуть пару раз, чтобы заставить мальчика вернуться в укрытие за стволом липы. Арсений закрыл глаза, прислушиваясь к приближающемуся топоту и гвалту охоты. Едва всадник миновал липу, как раздался рык, принадлежавший, Арсений мог поклясться в этом, призрачной борзой. Рык сменился коротким визгом и конским ржанием. Судя по интонациям, конь, приплясывавший на месте, бранился, не стесняясь в выражениях.

– Ра ар на вайдо, Аэрт! [“Ты меня не поймал, Аэрт!” Перевод с тарского] – донёсся до мальчика звонкий голос.

– На бакат! [“Не считается!” Перевод с тарского] – прогремело в ответ. И всё стихло. Наступившую тишину нарушал только неторопливо приближающийся цокот копыт. Похоже было, что всадник повернул своего коня к городу. Затем смолк и цокот.

Арсений сидел, всё ещё не смея открыть глаза, всё ещё не веря, что всё обошлось. Он вздрогнул, когда тонкая рука коснулась его лба.

– Арсений, что ты тут делаешь? – удивлённо спросил кто-то.

Арсений открыл глаза и увидел озабоченное лицо склонившегося над ним Виталиона.

– Сплю, – почти честно ответил мальчик. В конце концов, он и сам не был твёрдо уверен, не приснилась ли ему Дикая Охота. Да и в самом Виталионе не было сейчас ничего мистического.

– Что же мне с тобой делать? – задумчиво спросил юноша и, не дожидаясь ответа, приказал. – Вставай.

Арсений молча поднялся на ноги и пошёл вслед за Виталионом к светло-соловому коню, послушно ожидавшему их у дороги.

– Для мадам Каро ты ещё маловат, – продолжал рассуждать вслух юноша, – но, с другой стороны, там тебя искать точно не станут.

Он рассмеялся своей шутке, непонятной мальчику, но Арсений рассмеялся вместе ним, рассмеялся от радости и пришедшей откуда-то уверенности, что все его беды позади, и отныне всё будет хорошо.

Лепесток 10

Тяжёлые портьеры густого коричневого цвета, который хозяин комнаты, демонстрируя свою учёность, называл цветом бистра, были плотно задёрнуты, чтобы не пропустить в кабинет ни единого солнечного лучика. Бархатный полумрак разбавлял лишь свет единственной свечи, стоящей на столике перед большим зеркалом в тяжёлой бронзовой раме.

В глубоком кресле у столика сидел Павел Алексеевич в тёмно-оливковом бархатном халате с коричневой оторочкой, так удачно гармонировавшей с портьерами, обивкой кресла и плюшевой скатертью. Но сегодня убранство кабинета, которое он подбирал для себя, как подбирают раму к картине, не радовало.

Он мрачно смотрел на шкатулочку, в бархатном ложе которой тускло отсвечивал серебряный перстень с печаткой.

Отвратительный скорпион, красовавшийся на печатке, казался почти живым, а жало на его хвосте… Жало было намного острее, чем казалось на первый взгляд, и Павел Алексеевич знал на собственном опыте, насколько болезненные царапины оно оставляет. Такой способ вызова с самого начала не понравился ему, и он даже попытался спорить, но Мадам пресекла его сопротивление коротким смешком, добавив: «Боль будет порукой тому, что вы не станете злоупотреблять моим вниманием». Павел Алексеевич мог бы поклясться, что и без того не станет злоупотреблять её вниманием, что от души жалеет, что, прельстился пряником вечной молодости, но повторить это вслух не посмел.

Будь у него хоть малейший шанс отложить неприятнейший разговор, Павел Алексеевич не преминул бы им воспользоваться, но ситуация была такова, что дальнейшее промедление было чревато возобновлением знакомства с огненным кнутом. А посему Павел Алексеевич решительно потянул вверх широкий рукав халата. Засучив рукав белоснежной батистовой рубашки и мельком взглянув на тянущиеся от локтя к запястью едва зажившие следы предыдущих контактов, он надел перстень на палец и провёл печаткой по обнажённой руке. Не глядя на начавшую набухать кровью царапину и не обращая внимания на боль, Павел Алексеевич поднёс окровавленную печатку к свече и закрыл глаза, чтобы не видеть ослепительной вспышки, которая должна была последовать.

Открыл он глаза, услышав томный, чуть хрипловатый женский голос:

– Ну-с, любезнейший, чем вы меня порадуете? Мальчишка на месте? Из зеркала на Павла Алексеевича смотрела женщина в маске из чёрных перьев. Маска полностью закрывала лицо, оставляя открытыми пронзительные чёрные глаза и широкий тонкогубый рот.

– Нет, – с трудом выдавил из себя Павел Алексеевич.

– Вот как? – Делано удивилась его собеседница, поигрывая коротким костяным жезлом, увенчанным ярко раскрашенным птичьим черепом, в котором Павел Алексеевич со страхом узнал рукоять огненного кнута.

– Я должен был забрать его сегодня утром, – поспешил оправдаться он. – Но когда я приехал в усадьбу, то обнаружил там только насмерть перепуганных слуг и поседевшего гувернёра, заявивших, что Арсения похитил Дикий Охотник.

– Вот как? – задумчиво повторила Мадам.

– Я взял собак и попытался пойти по следу мальчика. Псы поджимали хвост, жалобно скулили, но след не брали.

– Очень любопытно, – произнесла Мадам. – А приезжий мальчика видел?

– Да, вчера, мельком, – поспешно ответил Павел Алексеевич. – Я не мог отказать представителю покупателя в просьбе осмотреть усадьбу.

– Я должна была предвидеть, – пробормотала Мадам, обращаясь скорее к себе, чем к собеседнику, – что этот змей вас переиграет.

На мгновение она прикрыла глаза, размышляя, а потом, словно приняв решение, снова открыла. Павел Алексеевич съёжился под её взглядом.

– Вот что, любезнейший, – сказала Мадам, – я разочарована. Вы не смогли справиться с простейшим поручением.

– Простите, Мадам. – Прошептал побелевший от ужаса Павел Алексеевич, не отрывая глаз от рукояти кнута.

– И это не первый раз, когда вы подвели меня, – продолжала Мадам. – Но, надеюсь, последний.

– Да, да, последний, – подтвердил дрожащий Павел Алексеевич.

– Да, последний, – кивнула головой Мадам, – потому что если вы разочаруете меня снова…

Продолжать она не стала, но пауза была столь многозначительной, что Павел Алексеевич понял: в следующий раз его ждёт смерть, причём, весьма и весьма мучительная.