Цветок Фантоса. Романс для княгини (СИ) - Фейгина Наталия - Страница 11

– Приказывайте, Мадам, – с трудом повинующимися губами прошептал он.

Лепесток 11

Большая зала дома барона Горде, как сказал бы романист, сияла огнями, а, говоря попросту, была освещена множеством свечей. Полковник Лискин, оглянувшись по сторонам, подумал, что бережливой, если не сказать скуповатой, баронессе огарков от сегодняшнего вечера хватит на весь оставшийся год. Но в этот вечер она не экономила на убранстве дома, желая показать столичным гостям, что Версаново может блистать, и в прямом, и в переносном смыслах. Той же мыслью, похоже, были одержимы все или почти все гости. Пышные причёски дам и девиц, щедро украшенные перьями и цветами, заставили полковника посочувствовать окрестным петухам, враз оставшимся без хвостов, а глубина декольте – всерьёз обеспокоиться о самообладании господ офицеров.

Обычное желание жителей провинции «дотянуться до столицы» или хотя бы показать, что «не лыком шиты», подогревалось курсировавшими в последние дни слухами о приезжем, успевшем в первый же день пребывания в городе ввязаться в дуэль. При этом называлось несколько версий того, что послужило поводом для неё. Натуры чувствительные, особенно барышни, томно закатывая глазки, с придыханием рассказывали о некоей романтической истории. Мужчины больше придерживались версии о том, что виной всему заносчивость столичного пшюта[5]. Зато и те, и другие сходились во мнении, что сестра приезжего – та ещё штучка, вкладывая в это понятие диаметрально противоположный смысл. Полковник, знавший о дуэли от самого корнета Слепнёва, а красавиц на своём веку повидавший немало, от любопытства не страдал. Он коротал время в обществе помещика Вахрушева и ротмистра Ларцева, обсуждая с ними стати жеребцов-фаворитов ближайших скачек.

Когда Васька, повышенный ради торжественного случая до Василия и облачённый в красную ливрею с золотым позументами, голосом, от которого зазвенели подвески хрустальной люстры, возвестил: «Господин Задольский, мамзель Задольская», полковник даже не взглянул в сторону дверей. Достаточно было посмотреть на то, как изменилось лицо Вахрушева, стоявшего лицом к входу. Восхищение, вспыхнувшее на лице помещика, известного ценителя лошадей и женщин, говорило о многом.

Возможность как следует рассмотреть приезжих появилась у полковника во время полонеза, с которого начинался бал. Открывал его приземистый барон в коричневом сюртуке и зелёном жилете, ведший за руку Задольскую, похожую на фарфоровую куколку, которую полковник подарил племяннице на именины. Только в отличие от куклы, неподвижно сидящей на полке и удивлённо глядящей на мир нарисованными глазами, девушка двигалась легко и грациозно. А улыбалась так, как улыбаются только молоденькие девушки, уверенные, что мир, прекрасный и удивительный, созданный для радости, лежит у их ног. Потом, когда эти наивные бабочки обжигают крылья о лампу суровых реалий, улыбки тускнеют и выцветают, теряют свою искренность. Но пока юная гостья в небесно-синем платье, отделанном белым кружевом, и в самом деле казалась бабочкой, порхающей около старого замшелого пня.

Её брат вёл во второй паре дородную баронессу, оставившую ради полонеза своего мопса, и саму похожую на мопса выкаченными глазами и многочисленными подбородками. В движениях молодого человека, плавных и изящных, словно перетекающих одно в другое, чувствовалось что-то знакомое.

Полковник, шедший в третьей паре, мог без помех наблюдать и размышлять, благо его партнёршей была, Лизанька, дочка хозяев. Девушка, обещавшая со временем стать похожей на мать, болтала без умолку. Восторженный монолог крутился вокруг того, как осенью она поедет в столицу и будет представлена ко двору. Полковник искренне сочувствовал её отцу, которому предстояли немалые расходы на платья, украшения, не говоря уже о наставнице. Приезда дамы, пообещавшей подготовить Лизаньку к выходу «в свет», ожидали со дня на день. Лискин время от времени кивал или вставлял вежливое «неужели». Его мысли были заняты молодым Задольским. Полковник пытался вспомнить, кого же тот напоминает. Покопавшись в памяти, он вспомнил генерала Лосева, бывшего Золотого Змея, преподавшего в Академии стратегию. По Академии, куда штабс-ротмистр Лискин был в своё время откомандирован, о генерале ходили самые невероятные слухи. И штабс-ротмистр был склонен поверить в то, что слухи не преувеличивали, а преуменьшали способности генерала. Особенно после того, как на глазах у Лискина Змей в одно мгновение подобрался к пьяному громиле и лёгким прикосновением свалил того с ног.

Внешне между генералом и молодым протеже княгини Улитиной не было ничего общего. Ничего, кроме змеиной текучести движений, свидетельствовавшей, что хрупкость приезжего – кажущаяся, а дуэль с ним – смертный приговор для любого, кто не умеет двигаться столь же быстро. И обеспокоенность канцелярии Великого Инуктора – лишнее тому подтверждение. Что же такое происходит, если сюда прислали Змея? И почему об этом не знает дядюшка Лука? Во всяком случае, не знал во время давешнего разговора.

Зелёное сукно карточных столов давно уже было милее полковнику, чем натёртый до блеска паркет. Оттанцевав обязательный полонез, Лискин обычно покидал бальную залу. Но в этот вечер полковник променял вист на мазурку с мадмуазель Задольской.

Сделал он это не ради прекрасных глаз мадмуазель, хотя серые глаза, глядящие на мир с любопытством, были и в самом деле прекрасны, а потому, что надеялся узнать побольше о молодом Задольском. Мазурка же давала возможность не только поговорить с красавицей, но и сопровождать её к столу.

Вот только разговор сложился совсем не так, как ожидал полковник.

– Я много слышала о вас, господин полковник, и польщена, что вы ради меня изменили своим привычкам, – сказала девушка, подавая ему руку.

– Это я польщён, сударыня, – с улыбкой ответил полковник, – что вы согласились подарить мне этот танец. Но удовлетворите моё любопытство: от кого же вы наслышаны о моих привычках? От штабс-ротмистра Кваснёва?

– От него, – кивнула с невинной улыбкой Задольская. – И от князя Белицкого.

При упоминании своего командира Лискин чуть не сбился с такта, мысленно порадовавшись моде на мазурку лениво-небрежную, не требующую затейливых антраша, обязательных во времена его молодости. Тем временем его партнёрша словно ненароком коснулась рукой подвески – своего единственного украшения, сильно отличавшегося от тяжёлых обрильянтьненых колье, сверкавших на шеях версановок. Лунный камень в причудливой серебряной оправе, словно паривший на паутинке цепочки над скромным вырезом платья, чуть потемнел, и звуки мазурки притихли, словно доносясь из далёкого далека. Таких миниатюрных и изящных исказителей звука Лискин ещё не видел.

– Вот теперь, полковник, – улыбнулась Задольская, – мы можем спокойно поговорить. Собственно, говорить с вами должен был бы мой брат, но ему встретиться с вами для конфиденциальной беседы сложнее.

– Да, его пригласить на танец мне было бы сложно, – хохотнул полковник, словно услышал остроумную шутку. И то сказать, исказитель исказителем, но на них сейчас устремлены десятки глаз. – Так о чём же вы хотите поговорить, сударыня?

– Князь шлёт вам семикратный привет, – сказала девушка, улыбаясь так, словно флиртовала со своим собеседником. И продолжала тоном, далёким от нежного. – Наши полномочия подтвердите вестником.

Если бы утром полковнику сказали, что он услышит про семикратный привет – код неограниченных полномочий – от хорошенькой девицы, счёл бы дурной шуткой. Но достаточно было сравнить исказитель звуков, украшавший девичью шею, со стационарным, размером в лошадиную голову, стоявшим в его собственном кабинете, чтобы понять, что весельем здесь не пахнет. Хотя нет, девочка, похоже, от души забавляется, играя в секретность.

– Чем же я могу быть полезен? – полковник продолжал непринуждённо улыбаться.

– Выделите взвод улан в распоряжение господина Задольского.