Танец с огнем - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 34

– Может быть, мне принять католичество и жениться на итальянке? – с абсолютной серьезностью спросил молодой князь. – Мне завидно то уверенное упование на Господа, которое я неизменно наблюдаю в вашей семье. Скажите, Мария Габриэловна, там, где вы росли, у синего теплого моря, в жаркой полуденной тени виноградных лоз, еще остались девушки, хотя бы отдаленно похожие на вас?

Мария Габриэловна смущенно улыбнулась и совершенно девичьим жестом поправила прическу, нисколько не терявшую своей аккуратности.

– Право, Сережа… Я не думаю, что в поисках избранницы тебе следует менять вероисповедание. Это вера твоих пращуров…

– Мария Габриэловна, вы безжалостный ангел. Большинство известных мне папистов вцепились бы в меня на этом самом месте, как голодные весенние клещи. Наобещали бы мне даже не семь, а всего полверсты до небес. А вы бестрепетно оставляете меня наедине с моим жребием и ответственностью за него… Но на ком же мне жениться? Девицы из знакомых семей меня совершенно не привлекают. Вы и Любовь Николаевна уже замужем. Разве бросить монетку? Или погадать, как девицы на Святки?

– Сережа, но ведь среди твоих личных знакомых наверняка есть достойные незамужние девицы. Пусть они не совсем вашего круга, но я уверена, что ради твоего счастья Ольга Андреевна на многое согласится…

– Неужели даже на хористку или белошвейку?! – молодой князь любопытно наклонил голову, придержав рукой спадающее полотенце.

– Сережа, если бы речь шла о сильном чувстве… – с некоторым замешательством начала Мария Габриэловна. – Но откуда? Почему бы не пойти более простым путем?.. Например, ты давно дружишь с Юлией фон Райхерт…

– О! – воскликнул Бартенев. – Я вижу, мамочка значительно вас проинформировала!

– Ольга Андреевна поделилась со мной своим отчаянием. Больше оказалось не с кем, – просто сказала Мария Габриэловна, и эта простота опять обезоружила молодого человека.

– Вы знаете Юлию фон Райхерт? Видели ее когда-нибудь?

– Нет, не имела чести. Но Дюймовочка… то есть твоя мать говорила мне, что она весьма привлекательна.

– Понимаете, Мария Габриэловна, все дело в том, что Юлия такая же, как и я сам…

– В каком смысле? – испуганно спросила женщина.

– Нет, нет, не в том, о котором вы подумали, – слабо улыбнулся Сережа. – Просто она, как и я, не видит в жизни иного смысла, кроме эгоистического потакания своим удовольствиям…

– Ну, это ненадолго, – облегченно выдохнув, заулыбалась в ответ Мария Габриэловна. – Как только у вас с Юлией появятся дети, о всяких «эгоистических потаканиях» придется позабыть. Бамбини великодушно наполняют смыслом любую жизнь, и в этом их особенность по сравнению с любой другой идеей, которые требуют для служения себе лишь избранных по какому-то параметру – уму, вере, таланту…

– Черт побери! – воскликнул Сережа и, скомкав, отшвырнул полотенце. – Вы не только добры и смиренны, вы еще и умны. Это в конце концов несправедливо!.. Но, впрочем, кто и когда обещал нам справедливость?.. Что ж, я согласен. Будем надеяться, что откажется Юлия, в ней всегда было очень много здравого смысла… Я должен теперь же объясниться с ней, или у мамочки есть какой-то иной план?

– Я… она… мы… Ох, Сережа, да я же не знаю! – Мария Габриэловна не на шутку разволновалась, и в завершение своей миссии явно увидела ее с какой-то новой, может быть, не слишком привлекательной стороны. На глазах у нее выступили слезы.

– Храни тебя Бог! – она поискала еще слов, не нашла, встала, выпрямившись, и три раза подряд перекрестила молодого князя. Бартенев сполз с тахты, встал на колено, перехватил руку женщины и ласково коснулся ее горячими губами.

Глава 10,

в которой дамы посещают оперу, Надя Коковцева думает о счастье народа, а Юлия фон Райхерт – о рубиновом ожерелье.

В театре Зимина давали «Орлеанскую деву». Спектакль был не премьерный, потому и явились – правда, в немалом числе – главным образом преданные поклонники Чайковского и Цецилии Добровольской. В числе коих оказалась и Лидия Федоровна фон Райхерт. С величавым и несколько отстраненным видом, подобно Иоанне д’Арк, внимающей голосам святых перед битвой, шурша шлейфом по коврам и едва кивая знакомым, она миновала фойе. Такая холодность могла объясняться тем, что направлялась госпожа фон Райхерт в княжескую ложу; однако это было вовсе не в ее характере, и причина заключалась в ином. Во-первых, Лидия Федоровна ужасно боялась этого здания, такого же роскошно-несуразного, как тот купец, по чьему заказу оно было когда-то возведено и с тех пор, как уверяли знающие люди, не развалилось только чудом.

А главное… главное, слишком многое должно было решиться сегодня.

О том, что этот разговор непременно состоится, она давно знала. Вернее, ей казалось, что знала. На самом деле это были ее собственные планы, не основанные ни на чем, кроме убеждения, что именно так будет хорошо и правильно абсолютно для всех. И сегодня, получив от княгини Бартеневой приглашение послушать оперу в ее ложе, она изумилась так, что уронила глянцевый листок и даже некоторое время не хотела его поднимать. Почему-то в тот момент ей стало совершенно ясно, что планы ее пусты, нелепы и, прости, Господи, безнравственны. Это убеждение продержалось довольно долго, не мешая ей, впрочем, собираться в театр.

Княгиня Ольга Андреевна Бартенева была в ложе одна. В сумраке, пронизанном шорохами, сполохами, ароматами – ну, как это полагается в театре, – она выглядела аккуратной, молоденькой и хорошенькой, как сахарная фигурка в витрине кондитера. Явление громоздкой Лидии Федоровны в кружевах и фестонах цвета бирюзы моментально разрушило гармонию. Гостья это, конечно, почувствовала – и княгиня тоже, и обе не показали вида. И это их сразу сблизило. Почему-то вдруг оказалось, что можно обойтись без малоприятных предисловий.

– Садитесь же скорее, – шепотом сказала Ольга Андреевна. – Уже сейчас начнут, будет темно, и мы сможем спокойно поговорить.

И впрямь – люстры начали гаснуть. Шорохи стихли. Умолк разнобой оркестра. Долгая минута тишины… И вот – вступили флейты и скрипки. Музыка наполнила зал – сначала неторопливая, легкая, слегка причудливая, эдакая игра в старину… но с каждым тактом – все тревожнее, все мрачнее. Лидия Федоровна поежилась и открыла было рот, чтобы произнести что-нибудь подходящее к случаю, но ничего не сказала, только вздохнула, и они молчали до тех пор, пока увертюра не закончилась.

Да и тогда первой заговорила не она, а княгиня:

– Кто бы знал, как трудно начинать такие разговоры… Хотя я ведь ни в чем не иду против традиций, верно? Простите, что не пришла к вам с визитом, а решилась встретиться в… нейтральном месте.

Лидия Федоровна снова вздохнула и высказалась в том духе, что театр – лучшее место встречи, какое только можно представить.

– Только мне все кажется, что этот театр непременно рухнет, – не удержалась она от жалобы. – Он построен без всякого равновесия.

– Так ведь сейчас иначе не строят, – отозвалась княгиня, глядя на сцену, где медленно, как в тумане, двигались фигуры хора. – Разве вы не замечали – в какое новое здание ни войдешь, тотчас кажется, что потолок вот-вот упадет на голову.

Лидия Федоровна только кивнула, поражаясь точности замечания. Она-то думала, что это ее невыносимое существование рождает ощущение катастрофы, а выходит – просто так строят! Так ведь неспроста же это – что-то творится в мире, что-то приближается… Она опять было собралась высказаться к случаю – о знаменитых предсказаниях конца света и последнем спиритическом сеансе, в котором лично принимала участие… но покосилась на княгиню и промолчала. Отчего-то показалось неловко обсуждать такие темы в ее обществе, тем более, когда и говорить-то следовало совсем о другом.

– Однако же хотелось бы и музыку послушать, – сказала Ольга Андреевна, оборачиваясь к собеседнице. Ее большие глаза казались в полумраке совсем темными и смотрели как-то по-особенному мягко. Точно такой же взгляд был и у ее сына… Лидия Федоровна всего пару раз встречалась с молодым князем Бартеневым, однако это сразу отметила. И не захочешь, а все ему простишь.