Танец с огнем - Мурашова Екатерина Вадимовна - Страница 35

А у Бориса, ее мужа – разве не подобной же неотразимой теплотой светились глаза… когда-то давно, когда ей и прощать-то ему было еще нечего?!

На миг она пришла в ужас и едва не вскочила, чтобы немедля уйти прочь. И тут же представила, как опрокидывает юбками кресла… Порыв угас, едва зародившись.

– Сейчас я выскажу все, что должно, и мы уже не станем отвлекаться от Чайковского, – решительно заявила княгиня. – Но к вам у меня большая просьба, дорогая Лидия Федоровна: если вы сочтете, что вопрос бессмыслен или неуместен, скажите сразу, и дело с концом, хорошо? Собственно, я здесь выступаю не столько от себя, сколько от моего сына…

Вот. Вот оно. А она, оказывается, до сих пор сомневалась, что княгиня Бартенева именно для этого пожелала встречи! И впрямь, для чего еще, не Чайковского же вместе послушать!

– …Важнее счастья ребенка для матери ничего нет, вы ведь понимаете. Я долго думала… У Сережи своеобразный нрав, сам бы он еще век не решился. А для меня теперь очевидно, что никто не может составить его счастья, кроме вашей дочери.

Лидия Федоровна слушала молча, непроизвольно кивая, прижав к груди пухлые руки в черных кружевных перчатках. На короткое время, должно быть, под влиянием теплого взгляда и мелодичного голоса княгини она успокоилась. Все и впрямь шло как должно, пристойно и правильно. В самом деле, кто как не Юлия может составить счастие Сережи Бартенева?

Не камердинер же его… или актер какой, прости, Господи.

– Однако же я не знаю, каково ее расположение и тем более ваше.

Ольга Андреевна умолкла – пришло время выступить и другой стороне. А как? Ах, Боже ты мой, как тут верно высказаться? Чтобы не спугнуть, но и не радоваться слишком… Ведь чему радоваться-то? Нечему! Это для Юленьки-то, бесценного сокровища – никчемный мальчишка, вся Москва болтает о его содомских загулах… Юленька станет княгиней… Сережа – не Борис, его в руках удержать нетрудно… особенно в Юлиных руках…

Ох, а его матери-то, матери каково?!

Лидия Федоровна зажмурилась, от полноты чувств забыв ненадолго, что надо следить за выражением лица. Ни за что на свете не хотела бы она оказаться на месте княгини Бартеневой.

Впрочем, на своем собственном месте ей было не легче.

Сладкий голос поплыл со сцены, убеждая и успокаивая…

– Признаться, и я не знаю, что угодно сердцу моей Юлии, – услышала она свой голос, хоть и не тенор, разумеется, но почти столь же напевный и сладкий. – Но я непременно поговорю с ней в ближайшее время. Она очень сдержанная девочка, но с матерью всегда откровенна, скрывать не станет. Так что, если обнаружится обоюдная склонность, я со свой стороны буду… не стану препятствовать.

Она собиралась сказать немножко иначе: «буду рада породниться». Но сочла, что это уже чересчур. Судя по улыбке княгини, сказала она именно то, что следовало. Стало быть, дело решено, самое трудное позади, и можно вздохнуть с облегчением. Да, еще же Юлия… Ну, об этом можно сейчас не думать. Есть вещи и поприятнее! Свадьба…

Ах, Боже мой, свадьба! Да какая – можно вовсе не думать о деньгах, дать себе волю, наконец-то, наконец, впервые за Бог весть сколько лет, да что там – первый раз в жизни!

Стремительная волна счастья окатила Лидию Федоровну. А посмотрев в теплые глаза Ольги Андреевны, она увидела в них облегчение – и они снова поняли друг друга…

И, самым непочтительным образом забыв о Чайковском, сперва осторожно, а потом все увлеченнее занялись обсуждением деталей будущего торжества. Напрасно Иоанна д’Арк взывала к ним своим серебряным меццо-сопрано, беды Франции остались от них очень далеко.

Сапфировое ожерелье.

Юлия смотрела в мутноватую глубину зеркала, откуда словно бы тянуло едва ощутимым запахом плесени. Впрочем, этим запахом был пропитан весь дом. Маменька демонстративно заявляла, что не чувствует ничего подобного, но при ссорах с папа непременно кидала ему обвинение и в том, что по его милости дом гниет и разваливается. Юлия же ощущала этот запах каждую секунду. Ее терпение уже давно было на исходе.

Смотреть на собственное отражение, такое совершенное в его плавной холодноватой гармонии – тонущее в мути нечистого зеркала… Это было просто физически непереносимо. Но Юлия, разумеется, и вида не подавала. В самых непереносимых обстоятельствах держать лицо – это было главное, чему она научилась в родительском доме.

– Сапфировое ожерелье, – повторила она вслух с чуть заметной улыбкой.

Лидия Федоровна, сидевшая поодаль, пристально наблюдая за дочерью, встрепенулась и подалась вперед, выбираясь из развалистых недр кресла.

– Сапфировое, рубиновое и любое, какое захочешь! – подхватила она, покусывая губы от нетерпения. – Все, что угодно. Юленька, я честна с тобой. Они счастливы будут с нами породниться… А что толку в том, что я вышла за твоего отца, бонвивана и красавца? Была ли я счастлива хоть день? А ты будешь более чем счастливой, ты в этом браке будешь свободной!

Юлия уже далеко не в первый раз слышала эти бессвязные сентенции. Маменька в последние дни вела почти беспрерывный разговор с самой собой – то мысленно, то вслух, полагая при этом, очевидно, вполне искренне, что занята делом. Уговаривает дочь вступить в несчастный брак. Пожертвовать собой во имя блага семьи.

Фи, как пошло.

– Сапфировое, – бросила Юлия через плечо, почти не оборачиваясь. – Бриллианты, впрочем, тоже… Огромный желтый алмаз… увы, он недостижим, поэтому остаются сапфиры. Надя Коковцева изрядно чертит, она сделает с моих слов эскиз. Ожерелье, в котором я намерена венчаться.

– Юленька?!.. – Лидия Федоровна, как бы не веря своим ушам, всплеснула пухлыми руками и вновь сделала попытку выбраться из кресла. Дочь, наконец обернувшись, посмотрела на нее со спокойной улыбкой.

– Маменька, ну, право, к чему это все? Вам было с самого начала прекрасно известно, что я соглашусь. Дело за малым…

– Да господь с тобой, Юленька.

Лидию Федоровну, кажется, наконец-то проняло. Откинувшись в кресле, она уставилась на Юлию почти невидящим взглядом, будто пыталась понять, кто это перед нею стоит.

– Дело за малым, – повторила та, продолжая улыбаться. – Уговорить Сережу. Не уверена, что это будет легко. Впрочем, он отнюдь не дурак и, думаю, так же, как и я, поймет выгоду… обоюдной свободы.

– Ох, какие ты кошмарные вещи говоришь, – пробормотала Лидия Федоровна.

– Отчего это, маменька, в вас так внезапно проснулся моралист? Вот как-то вовсе внезапно. Судя по тому, что вы сами только что…

– Так то – я, а то – ты, большая разница! Я знаю жизнь!

Юлия слегка пожала плечами. Отвечать на это заявление не было никакого смысла. Лидия Федоровна же чем отчетливее осознавала, что ее уговоры – или что-то иное – возымели действие, тем больше пугалась.

– Разве о таком браке для тебя я мечтала? – она чуть прикусила губу, готовясь всхлипнуть, но все-таки сочла, что это лишнее. – Нет, ты все-таки подумай. Подумай хорошенько. Быть может, есть кто-то другой…

– О да, конечно, есть, – безмятежно отозвалась дочь, которая ни в коем случае не собиралась играть в эти игры. – Алекс Кантакузин. Но мы, кажется, уже обсудили эту кандидатуру, маменька?

Она вновь отвернулась к зеркалу. Тонкая цепочка на груди, вместо которой должно было сиять сапфировое ожерелье, поблескивала неясно и скучно. Она вспомнила это ожерелье – так, будто только вчера держала его в руках, и Алекс застегивал маленький замочек… и взгляд ненормальной девчонки впился, как жало, в горло возле ключиц.

– Я верно понял, вы меня разыгрываете?

На Бориса Антоновича фон Райхерт было жалко смотреть. Вот только что он расхаживал по гостиной, распевая густым раскатистым баритоном про царицу мира – красивый, вальяжный, пахнущий дорогим табаком и рейнвейном тридцатилетней выдержки. За плечами – очередное выигранное дело, впереди – уютный вечер за зеленым сукном, которое к нему в последние дни благоволило особенно…