Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Стихотворения и поэмы

Саянов Виссарион Михайлович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Стихотворения и поэмы - Саянов Виссарион Михайлович - Страница 87

Изменить размер шрифта:

КС После строфы 1.

Если будни гремят Карманьолой,

Если ветер уходит на юг,

Даже губы девчонки веселой

Непонятные песни поют.

После строфы 3.

Среди низкого моря и мрака

Не гремит, спотыкаясь, джазбанд,

Только вспыхнут огни Скаггерака,

Легкой тенью пройдет Гельголанд.

Вместо строфы 5.

А в смятенья глухих переулков

Ночь разводит мосты, и опять

Там, где стынут дороги на Пулков,

Паренька дожидается мать.

«Звезда», 1928. № 1.

От сумерек мира в немыслимом сходстве,

Сменяя обличье наречий и карт,

Не тенью на стены бросается отсвет

Булонского леса, Монмартра, мансард.

Нет! Живопись эта кружит, как в серсо, —

Квадратики, ромбы и кубы,

Пока прижимает к тебе Пикассо

Свои лиловатые губы,

Покуда синеет, покуда рассвет

На тысячу красок перебран,

Меняясь в наклейках и тая в росе

Над фабрикой «Хорто-дель-Эбро».

Вот сумерки века, искусства распад,

Немыслимый уговор братский,

Когда и палитры стучат невпопад,

И глохнут неверные краски.

Но всё же люблю я весь этот разор,

Размытые суриком тропы,

Где падает море от черных озер

На плоские крыши Европы.

Преддверие века, Марат и Конвент,

Сюда не доходят корнями,

И только спадает в узорной канве

Зеленый и синий орнамент,

Да плечи натурщиц, да розовый брод,

Да черного дерева контур,

В котором, как маятник, взад и вперед,

На ветке качается кондор.

Анютины глазки, к тюльпану тюльпан,

Петлицы драгунского смотра,

Но сразу врывается с песней толпа

В кромешный покой натюрморта.

От брамселей смятых, от низких бортов,

От мачт розоватого цвета,

Как песня, скользнувших с Марселя, с Бордо

За четверть часа до рассвета.

Что это? «Стремится душа в примитив»?

Бьют склянки, качается море,

И сразу спадает дикарский мотив,

Походная песня Маори.

Рубеж океанов. Гоген! Это ты,

Работа без срока, без пауз,

И легче, чем краска, врастает в холсты

Линейный стремительный пафос.

Но всё же от Лувра качается дым,

Горчит и мельчит непрестанно,

Хрипит перерезанным горлом твоим,

Пугает упорство Сезанна.

Искусство не медлит, а значит, оно

Для Франции слишком опасно,

И каждый из тех, кто свергает канон,

Не сын ей при жизни, а пасынок.

Я вышел шатаясь, и сразу насквозь

До края проняло гитарой.

На заячью шапку пахнуло Москвой,

Как своды Блаженного, старой.

Там падают струны, там глохнет бильярд,

Чадят папиросами «Ира»,

Притоны и церкви московских бояр,

Всё столпотворение мира.

Но сразу за этим развалом — закат

И песня про рыжего Джона,

И долго на город глядят свысока

Щербатые трубы Гужона.

1927

«Новый мир», 1928, № 10.

Привычка фамильярничать с героем,

Быть с ним на ты и свысока

Глядеть на жизнь его, на мелкие забавы,

На самую любовь героя к героине —

Уже давно вошла в литературу.

Конечно, нет рецептов, по которым

Смогли бы мы живописать героя,

Как нет, понятно, точных указаний

На все детали в нашем ремесле.

Но слышишь, как классической повадкой

Над паводком всех наших пресных рек,

Над полупресной бурей с Финского залива,

Над льдами в Северном Полярном море

Встает совсем особенный герой.

Когда в пятнадцатом столетья герцог Альба

Вошел с солдатами своими в Нидерланды,

В страну, где на горшке,

На пузыре свином,

На тонкой камышинке

Наигрывали роковые песни

Столетиям, идущим под уклон, —

Один из тех полков, которые жестокость

Неистового герцога узнали, восстал

И перешел к врагам, чтобы сражаться

Под знаменем мятежных Нидерланд.

Спешило поздней ночью донесенье

Полковнику восставшего полка:

«Полковник! Вы и каждый из вашего отряда,

Попавшийся мне в руки,

Повешен будет палачом отменным

На первом подвернувшемся столбе».

Полковник оглянулся:

Дорожные качалися столбы,

И от зеленых перекладин лип

Ложилась тень на узкую дорогу,

Но пар вставал от розовых подпалин

Замученных и пристальных коней,

А волонтер сидел на барабане,

Трактирщицу взыскательно обняв.

И написал тогда в ответ полковник:

«Я облегчаю ваш непроходимый труд,

Любой солдат из нашего полка отныне будет

Носить с собой веревку, гвозди к ней

И весь набор, потребный палачу

Для скорого свершенья приговора».

Полковник знал, что делал, — ни один солдат

Не сдался в плен живым, а большинство

Оставшихся в строю — после конца войны

Носили на плече, как знак кромешной славы,

С веревкой крепкою два ржавые гвоздя.

Должно быть, такова всегда судьба героев:

Узнав лицо беды, лицом к лицу

Смотреть на смерть и солнце,

Не отводя глаза

От черного слепительного света.

И мой герой — не малохольный мальчик,

Не меланхолик с тростью и плащом,

Не продувной гуляка, о котором

Кругом дурная песенка бежит.

Нет, человек обыденных примет,

Невзрачного геройства,

Не ради славы и жизнь саму приемлющий

И смерть,

Но делающий подвиг потому,

Что иначе он поступить не может, —

Единственный понятный мне герой.

Он за станком в тяжелой индустрии,

Он за кайлой на горных приисках,

Он плуг ведет по всем полям Союза,

Он — кочегар, он — летчик, он проходит

Сквозь жаркие теснины океана,

Сквозь духоту всех четырех стихий.

Но мы пока в глуши

Блуждаем между четырех деревьев

И неумело создаем героев.

Они у нас приглажены Наведен

На них известный лоск Они решают

Вопросы пола, влюбляются, страдают

На фоне модной, несомненно, темы.

И пафос весь уходит на любовь.

И вот живет писчебумажный мир:

Героя в чернильный ад ввергают за грехи

И в картонажный рай за доблести возводят.

Слепая ночь восходит над Европой,

Заря шумит над нашею страной.

Уже идет герой в литературу прозы,

Сквозь дым и гарь, сквозь корректуры,

Как через весь громоздкий этот мир.

1927