Ефремовы. Без ретуши - Раззаков Федор Ибатович - Страница 35

Так что назначение Ефремова не случайно выпало на тот юбилейный год (тогда праздновалось 100-летие со дня рождения В. И. Ленина). Режиссер хоть и проходил по разряду либералов, но не был радикалом. К тому же он был антисталинистом, а это у центристов ценилось – они боялись возвращения сталинистов во власть и делали все, чтобы их там становилось все меньше и меньше (а началось все в 1967 году с разгрома «группы Шелепина»). Так что Ефремов для кремлевских центристов был своим человеком, за что и был выдвинут в шефы первого театра в стране.

Между тем в августе 70-го страсти накалились до предела. Причем в обоих театрах сразу – как в «Современнике», так и в МХАТе. Начнем с последнего.

Значительная часть мхатовцев была категорически против прихода Ефремова, однако с их мнением уже никто не считался – все было решено наверху, в ЦК, куда группа «заговорщиков-ефремовцев» во главе с двумя «великими стариками» – Михаилом Яншиным и Марком Прудкиным – успела сходить несколько недель назад. Причем это были именно заговорщики. Так, из всех «великих стариков» самым непримиримым в деле приглашения в МХАТ Ефремова был Борис Ливанов. Зная об этом, его коллеги и такие же «старики», воспользовавшись тем, что Ливанов уехал с гастролями в Киев, собрались на московской квартире Яншина и постановили: Ефремову в МХАТе быть. Причем на том собрании не было еще нескольких «стариков»: А. Грибова, М. Болдумана, А. Кторова, В. Станицына.

Символично, что, когда «заговорщики» собрались на квартире у Прудкина, по радио передавали выступление Бориса Ливанова, который читал «Песнь о вещем Олеге»: «Как ныне взбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам…» И ведь так оно, собственно, и было в случае с Ефремовым. Он шел в МХАТ, чтобы отомстить «неразумным хазарам» за то, что они когда-то забраковали его как мхатовца. А также чтобы «разрушить Карфаген» – старый МХАТ, а на его руинах построить новый, ефремовский. «Заговорщики» об этом даже не догадывались. Называя кандидатуру Ефремова, они надеялись, что им удастся управлять им, сделав его «ручным» режиссером. Почему они так решили – непонятно. Ведь еще когда Ефремов пробовался на роль Деточкина в «Берегись автомобиля», по его адресу было брошено определение «волк в овечьей шкуре». Под маской «доброго доктора Айболита» в герое нашего рассказа скрывался совершенно иной человек. И мхатовские «старики» это скоро поймут, но будет поздно. А Борис Ливанов понял это практически сразу – то ли умом своим, то ли интуицией.

Рассказывает В. Шиловский:

«МХАТ поехал на гастроли в Киев. Борис Ливанов сначала был с труппой, но через пару дней уехал в Москву. Как-то мы сидели за столом, обедали. Рядом с нашим столом был стол Прудкиных. Вдруг открываются двери, входит Борис Николаевич. Подходит к Марку Прудкину и со всего размаха бьет по столу, так что подпрыгивает посуда. И очень громко говорит:

– Марк, ты предатель! Ты не меня предал, ты МХАТ предал. И трагедия в том, что МХАТ перестанет существовать. – Ливанов еще раз грохнул кулаком по столу и ушел.

Мы всю ночь просидели у Прудкина, обсуждая, что же ждет МХАТ с приходом Ефремова. Прудкин слушал нас очень внимательно и сказал:

– Все будет хорошо. Вы только никому не говорите!..» Именно Борис Ливанов запустил в народ горькую фразу «Враги сожгли родную МХАТу». И ведь прав окажется старик – до пожара останется всего-то ничего – чуть больше полутора десятка лет. К счастью, сам Ливанов до этого момента не доживет.

Что касается «Современника», то он тогда отправился на гастроли в Среднюю Азию, и оттуда Фурцева вызвала к себе Ефремова – для окончательного разговора. В итоге Ефремов дал окончательное согласие возглавить МХАТ. Он вернулся из Москвы к своим коллегам по «Современнику» сильно выпившим, собрал «стариков» на общее собрание и сказал: «МХАТ гибнет, Фурцева предложила мне стать главным режиссером, чтобы спасти театр. Я согласился». И позвал ведущих актеров труппы уйти вместе с ним. И все дружно… отказались. После чего принялись увещевать Ефремова. Так, Игорь Кваша сказал: «Нельзя спасти театр, в котором главное – партийная организация и местком». А возлюбленная Ефремова – актриса Нина Дорошина – выразилась еще жестче: «Олег Николаевич, вы хотите, чтобы мы влились в труппу МХАТа и стали спасителями? Давайте представим: стоит ведро с помоями, и что, если влить туда бутылочку чистой воды, они чище станут?» То есть тогдашний МХАТ был назван ведром помоев, очистить которое было уже нельзя. Естественно, «Современник» при таком раскладе олицетворялся с чистым родниковым источником, хотя это было далеко не так – своих помоев и в нем хватало. Как пишет В. Шиловский: «Еще студентами мы были влюблены в Олега Николаевича Ефремова, многие мои однокурсники были приглашены в труппу «Современника». Но нас поражало, с какой легкостью нарушаются элементарные этические нормы в этом театре. Как легко выгоняют артистов из театра. Причем все козни строились за спиной у намеченной жертвы, и тайным голосованием жертву увольняли. А жертва, не зная, кто был за, а кто против, благодарила сослуживцев за участие…»

Возвращаясь к фразе, сказанной Н. Дорошиной, отметим саму постановку вопроса: пусть этот «помойный» МХАТ и дальше «воняет», но мы помогать ему не будем. Однако Ефремов думал иначе. Может быть, еще и потому, что давно разочаровался в большинстве своих соратников. Впрочем, как и те в нем. Что, кстати, подтвердили и результаты того двухдневного (!) собрания: с Ефремовым согласились уйти в МХАТ только два человека – Михаил Козаков и Евгений Евстигнеев (год спустя к ним присоединится Александр Калягин). Оставшиеся же решили выбрать себе коллективного вождя в виде художественной коллегии. В нее вошли Галина Волчек, Лилия Толмачева (первая жена Ефремова, которую он тоже звал в МХАТ, но она отказалась), Игорь Кваша, Андрей Мягков, Виктор Сергачев и Олег Табаков (17 августа 1970 года ему как раз исполнилось 35 лет).

Отметим, что Табаков в тот момент был самым ярым антиподом Ефремова и именно во многом благодаря его действиям современниковцы не поддались на уговоры о переходе. Ефремов ему этого не простил. Придя однажды на коллегию, когда Табакова там не было, он внезапно сообщил, что выборы коллективного вождя – туфта. Мол, Табаков за вашими спинами уже дал согласие занять место директора театра. Началась настоящая буча, которую Табакову с трудом удалось унять. С этого момента Ефремов превратился для него в личного врага. Он перестал его замечать, и даже 28 августа, когда театральная Москва прощалась с выдающимся мхатовцем Василием Топорковым (в 50-х он был педагогом Табакова и Ефремова в Школестудии МХАТа), некогда бывшие друзья стояли в почетном карауле и даже не смотрели друг на друга. Сергей Бондарчук, стоявший рядом, шипел на них: «Что же вы делаете, сволочи, помиритесь», но все было тщетно. Эта вражда будет длиться два года.

Кстати, Ефремов и Табаков тогда снимались в фильмах из времен Гражданской войны: первый в «Беге» А. Алова и В. Наумова на «Мосфильме», второй – в «Достоянии республики» В. Бычкова на Киностудии имени Горького. Ефремов играл белогвардейского полковника (это в его устах звучит фраза: «Россия против нас, и вы это знаете. Что же остается?.. Пустота!.. Гул шагов!..»), Табаков – чекиста Макара Овчинникова, который пытается не дать увезти из России бесценную коллекцию антиквариата, принадлежавшую некогда князю Тихвинскому.

Но вернемся к истории скандального ухода Ефремова в МХАТ. Театр, который считался академическим. А таковых в Москве в те годы было всего шесть, они находились на балансе Министерства культуры СССР и финансировались значительно лучше тех храмов Мельпомены, что этого звания удостоены не были и находились на балансе Московского управления культуры (например, «Современник» был на балансе у последнего). Эта разница была видна даже на уровне театральных буфетов, – что уж говорить о деньгах, отпускаемых на постановки! МХАТ тогда располагался в проезде с одноименным названием (до этого – Камергерский переулок), а также давал спектакли в своем филиале на улице Москвина. А новое здание на Тверском бульваре только строилось. Оно откроется в октябре 1973 года и поразит воображение зрителей: его зрительный зал будет рассчитан на 1360 человек, а сцена будет достигать в высоту более 30 метров.