После смерти декана Свифта среди его бумаг был найден маленький пакетик, содержащий всего только локон; пакетик был подписан вышеприведёнными словами.

Та прядь — в стремнине жизни пузырёк;

Она — ничто: «лишь прядь волос»!

Спеши следить, как ширится поток,

Её же смело брось!

Нет! Те слова так скоро не забыть:

В них что-то беспокоит слух —

Как бы стремится снова подавить

Рыданье гордый дух.

Касаюсь пряди — образы встают:

Струи волос из дымки сна;

О них поэты неспроста поют

В любые времена.

Ребячьи кудри — приникает к ним

Ехидный ветер на лету;

Вот облаком покрыли золотым

Румянца густоту,

Вот нависают чёрной бахромой —

Блестит под нею строгий взгляд,

А вот со лба смуглянки озорной

Отброшены назад;

Затем старушка в круг венцом седым

Косичку заплела свою…

Затем... Я в Вифании, пилигрим,

Бреду сквозь толчею

И вижу пир. Вся горница полна.

Расселась фарисеев знать.

Коленопреклонённая жена

Не смеет глаз поднять.

Внезапный всхлип, и не сдержала слёз —

Познал отчаянье порок

И вот стирает пыль струёй волос

С Его священных ног.

Не погнушался подвигом простым

Святой их гость, смягчил свой зрак.

Так, не гнушась, почти вниманьем ты

Былых сочувствий знак.

Уважь печали сбережённый след;

Ему пристанище нашлось.

Погас в очах, его любивших, свет, —

Осталась прядь волос.

17 февраля 1862 г. [63]

МОЯ МЕЧТА

Я деву юной представлял —

Семнадцать лет едва.

Ну что ж, прибавить к ним пришлось

Ещё десятка два.

Я представлял каштан волос,

Лазурь в глазах — а тут

Каштан какой-то рыжий, глаз —

Какой-то изумруд!

Вчера моих касалась щёк,

А заодно ушей.

Но ждал я всё же, признаюсь,

Касаний понежней.

Пополнить можно ли ещё

Её достоинств ряд?

Добавить нечего к нему,

Убавить только рад.

Медвежья грация во всём,

Подвижность валуна,

Жирафа шея, смех гиен,

Стопа как у слона.

Но — верьте! — я её люблю

(Хоть прячу страсть от всех):

«В ней всё, что я в ней видеть рад»,

Но слишком много сверх! [64]

ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД

Был светлый вечер, тишина,

Вдали смутнел туман;

Была та девушка стройна,

Несла свой гибкий стан

С предерзкой грацией она.

Хватило взгляда одного,

Улыбки, что лгала, —

Пошёл я следом. Для чего?

Она ли позвала,

Но я подпал под колдовство.

Плоды мелькали средь ветвей,

Цветочки напоказ,

Но всё не так с душой моей

В проклятый стало час.

Как бы сквозь сон меня достиг

Девицы голосок:

«Что наша юность? Всякий миг

С подарками мешок».

Я возразить не смог.

Пригнула ветвь над головой,

Достала дивный плод:

«Вкусите сока, рыцарь мой;

Я после, в свой черёд».

Ужели я в тот миг оглох?

Ужель утратил зренье?

Ведь был в словах её подвох,

В её глазах глумленье.

Я впился в плод, вкусить стремясь;

Мой мозг как пук соломы,

Как факел вспыхнул. Разлилась

В груди волна истомы.

«Нам сладок лишь запретный плод, —

Промолвила девица. —

Кто пищу тайно запасёт,

Тот вдоволь насладится».

«Так насладимся!» — вторил я,

Как будто горя мало.

Увы, былая жизнь моя

С закатом умирала.

Вздымалась чёрная струя.

Девица руку неспроста

Мне сжала. Будто отлегло:

Поцеловал её в уста,

Потом в лилейное чело —

Я начал с чёрного листа!

«Отдам всё лучшее! Гляди! —

Схватил я за руку её. —

Отдам и сердце из груди!»

И вырвал сердце самоё —

И мне она дала своё...

Но вот и вечер позади.

Во тьме я лик её узрел,

Но с наступленьем темноты

Он весь обвял и посерел,

И обесцветились цветы.

Смятенье овладело мной.

Я как затравленный олень

Сбежал. И мнилось, за спиной —

Безжалостная тень,

Летящий зверь ночной.

Но только странно было мне,

Иль это я воображал,

Что сердце смирно, как во сне,

Себя вело, хоть я бежал.

Она сказала: сердце ей

Теперь моё принадлежит.

Теперь, увы, в груди моей

Осколок льда лежит.

А небо сделалось светлей.

Но для кого на косогор

Упал победный свет,

И древних милых звуков хор

Кому принёс привет?

Меня былого нет.

Смеюсь и плачу день за днём;

Помешанным слыву.

А сердце — огрубелый ком,

Уснувший наяву,

Во тьме хранимый сундуком.

Во тьме. Во тьме? Ведь нет: сейчас,

Хотя безумен я,

Но вновь на сердце пролилась

Прозрачного ручья

Живая светлая струя.

Недавно на исходе дня

Я слышал чудо-пенье.

Исторглись слёзы у меня,

Слепое наважденье

Из глаз и сердца прогоня.

«Поющее дитя

И вторящие сада голоса!

О счастье, радость пенья,

Цветы на загляденье,

Вплетённые неловко в волоса —

Простая радость бытия.

Усталое дитя,

Глядящее на солнечный заход

И ждущее, что Вечность,

Нелживая беспечность,

Мучительные цепи разорвёт,

Что дать покою не хотят.

Небесное дитя;

Лицо мертво, и только взгляд живой,

Как будто с умиленьем

Не тронутые тленьем

Глаза следят за ангельской душой,

Любуясь и грустя.

Будь как дитя,

Чтоб радуясь дыханию цвести,

Из жизни быстротечной

С душою неувечной

В одеждах незапятнанных уйти,

К блаженству возлетя».

Вернулись краски бытия,

И разгорелось чувство

В моей душе. Безумен я?

Мне сладко то безумство:

Печаль и радость — жизнь моя.

Печален — значит, я признал:

Лихим возможностям конец —

И представляю, как бы сжал

Чело сверкающий венец,

Когда б желанью угождал.

Я светел — значит, снова смог

Я вспомнить лет обетованье:

Чело получит свой венок,

Хотя бы я, испив страданья,

Ушёл за жизненный порог.