Оборотень - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 72

– Я еще не все сказал. Рябина. Предателей никто не любит – ни мусора, ни воры. Блатные прирежут тебя этой же ночью, если им станет известно, что ты за кружкой пива растрепал решение сходняка подставному фраеру. И кто тебе тогда поверит, что ты не работаешь на контору?

Мякиш вынул папиросу изо рта Рябины и отшвырнул ее в сторону.

– Вредно курить, земеля! Ты бы поберег здоровьице-то. И еще я тебе хочу сказать, – жестко продолжал Мякиш, – если хоть слово поперек мне когда-нибудь скажешь… до утра не доживешь. Теперь ты мой раб! Тебе это ясно?!

Ответа не слышу!

– Да, – хрипло буркнул Рябина. Он как-то сразу сник. Плечи его опустились.

– Повтори, чей ты раб, если не хочешь умереть на куче отбросов.

Рябина потянулся было за папиросами, а потом отдернул руку и произнес:

– Твоя взяла. Мякиш!

– Вот так-то будет лучше, земеля. – И, потрепав его по румяной щеке, отпустил с миром. – Ладно, ступай, а то сейчас локалку перекроют.

В этот день Мякиш заполучил надежного союзника, которого можно было науськивать как дворового пса на любого обидчика, и он не сомневался в том, что пес разорвет в клочья любого, стоит только произнести команду: «Фас!».

Рябину привязал к Мякишу почти животный страх, а это был один из неписаных законов уголовного мира.

Беспалый не лукавил, когда обещал Мякишу помочь подняться, – уже через год начальник колонии сумел раскидать всех авторитетов по другим зонам, а те немногие, что оставались у него в зоне, вдруг единодушно поддержали кандидатуру Мякиша, когда речь зашла о новом смотрящем. На сходе в колонии вспоминались его прежние заслуги – говорили о том, что Мякиш прошел малолетку, где пользовался уважением; что за плечами у него было три ходки, а общий тюремный стаж приближался к десяти годам. Больше других поддерживал его Рябина – он без конца говорил о том, что просидел с ним всю малолетку; вспоминал случаи, когда Мякиш показывал себя настоящим пацаном, и до хрипоты готов был доказывать, что более правильного и чистого по жизни вора, чем Мишка Мягков, отыскать будет трудно.

На том и порешили: Мякиша выбрали смотрящим зоны – и это была прямехонькая дорога в положенцы, а возможно даже в законные.

Постепенно отношения Мякиша с Беспалым переросли в дружеские. Мякиш даже захаживал к нему на квартиру, где они, удалившись от обывательских глаз, попивали за разговорами холодное пиво.

Мякиш придерживался традиций правильных воров и, пробыв год-полтора на воле, возвращался опять в колонию. Он старался быть толковым смотрящим и, пользуясь негласным покровительством Беспалого, налаживал каналы на волю, по которым в зону должен был поступать грев. В лагерях, где он чалился, всегда существовал крепкий общак, а зона считалась правильной. В среде зеков он получил репутацию справедливого смотрящего, который может не только поддержать братву, но и распутать самый сложный клубок противоречий. Мякиш никогда ни на кого не повышал голос и был неким гарантом мира и покоя в зоне. Однако он умел так насесть на мужичков, что те из кожи вон лезли, чтобы выдать повышенную норму. Мякиш поддерживал «отрицал», его стараниями в ШИЗО шел дополнительный грев, и никто даже не мог предположить, что каждый воровской сход, куда он являлся, был засвечен и через несколько дней точная стенограмма разговоров ложилась на стол Тимофею Беспалому.

Авторитет Мякиша рос и укреплялся в среде «положенцев» и законных. А когда он сумел организовать общак в четырех зонах Заполярья, считавшихся некогда красными, то быстро отыскались законные, которые согласились дать ему рекомендацию на коронование. Никто даже и предположить не мог, что выбор нового законного – тонко спланированная МВД акция.

Мякиш не боялся проверок – единственный человек, знавший всю его подноготную, был Тимофей Беспалый, а в воровской среде никто ни в чем плохом не мог его заподозрить.

Тюрьму и лагерь Мякиш давно не воспринимал как наказание. Неволя для него была частью тех обязанностей, которые он взвалил на себя, надев корону законного. А потом, пребывание в колонии для него давно стало образом жизни, и он почти с улыбкой смотрел на первоходчиков, для кого зона была неким воплощением адских мук. Кому, как не ему, вору в законе, было доподлинно известно, что в местах заключения жизнь не только не теряет смысла, а, может быть, наоборот, приобретает дополнительные оттенки и остроту, о чем захарчеванный фраер может только смутно догадываться. Сам он практически не испытывал никаких ограничений в свободе, а по его желанию и за веселый хруст новеньких купюр в зону даже приводили баб.

Мякишу нравилось его нынешнее положение, и он тащился от него, как подросток от первой выкуренной папиросы. А если добавить к этому, что он был «слугой двух господ» – воровского закона и уголовного кодекса, то это делало его пребывание в колонии еще более пикантным, от чего сладко кружилась голова.

Ему нравилось ходить по самому краю пропасти – нечто подобное ощущает канатоходец, скользя над бездной с шестом в руках. Оступился – и ты уже не жилец! Зато какое блаженство испытываешь потом, когда опасная дорога остается позади и ты твердо ступаешь по крепкой земле, которая не прогибается под тяжестью тела.

И все– таки Мякиш ощущал себя вором. Совсем не потому, что большую часть жизни он провел за колючей проволокой, слушая тявканье сторожевых псов.

Он знал людей, отсидевших и пятьдесят лет, но они не приблизились к блатным даже на шаг. Просто он с малолетства впитал в себя философию воров. Эта тонкая наука некоторым дается от природы. Это как абсолютный слух, который даруется некоторым от рождения. Так и у воров. Способными могут быть десятки и даже сотни, но роль первой скрипки в воровском оркестре всегда исполняет один – тот, на кого пало «божественное провидение».

Именно таким ощущал себя Мякиш.

Он считал себя отменным смотрящим: за время его правления в зоне редко случались потасовки между заключенными. Он находил надежные каналы на волю, по которым бесперебойно шел грев. По его указке в зону переправлялась даже водка и дурь. Он находил общий язык с Беспалым и даже ухитрился добиться того, чтобы в пайку добавляли кусок мяса.