- Клюев Николай Алексеевич - Страница 141

Ю Ныряя памятью, как ласточки в закат,

В печную глубину краюхи,

Не веришь желтокожей голодухе,

Что кровью вытечет сердечный виноград!

Ведь сердце — сад нехоженый, немятый!

Пускай в калитку год пятидесятый

Постукивает нудною клюкой,—

Садовнику за хмурой бородой

Смеется мальчик в ластовках лопарских,

В сапожках выгнутых бухарских,

20 С былиной-нянюшкой на лавке:

Она была у костоправки

И годы выпрядает пряжей...

Навьючен жизненной поклажей,

Я всё ищу кольцо Светланы,

Рожденный в сумерках сверчковых,

Гляжу на буйственных и новых,

Как смотрит тальник на поляны,

Где снег предвешний, ноздреватый

Метут косицами туманы,—

30 Побеги будут терпко рьяны,

Но тальник чует бег сохатый

И выстрел... В звезды ли иль в темя?..

Кольцо Светланы точит время,

Но есть ребячий городок

Из пуха, пряжи и созвучий,

Куда не входит зверь рыкучий

Пожрать волшебный колобок.

И кто в громах рожден, как тучи,

Тем не уловится текучий,

40 Как сон, запечный ручеек!

Я пил из лютни жемчуговой

Пригбршней, сапожком бухарским,

И вот судьею пролетарским

Казним за нежность, тайну, слово,

За морок горенки в глазах,—

Орланом — иволга в кустах.

Не сдамся! Мне жасмин ограда

И розы алая лампада,

Пожар нарцисса, львиный зев!

50 Пусть дубняком стальной посев

Взойдет на милом пепелище —

Лопарь забрел по голенище

В цимбалы, в лукоморья скрипки

Проселком от колдуньи-зыбки

Чрез горенку и дебри-няни,

Где заплутали спицы-лани,

Бодаясь с нитью ярче сказки!

Уже Есенина побаски

Измерены, как синь Оки,

60 Чья глубина по каблуки,

Лишь в пасмо серебра чешуйки...

Но кто там в росомашьей чуйке,

В закатном лисьем малахае,

Ковром зари, монистом бая,

Прикрыл кудрявого внучонка? —

Иртыш пелёгает тигренка —

Васильева в полынном шелке...

Ах, чур меня! Вода по холки!

Уже о печень плещет сом —

70 Скирда кувшинок — песен том! —

Далече — самоцветны глуби...

Я — человек, рожденный в срубе,

И гостю с яхонтом на г^бе,

С алмазами, что давят мочку,

Повышлю в сарафане дочку, —

Ее зовут Поклон до земи,—

От Колывани, снежной Кеми,

От ластовок — шитья лопарки,

И печи — изразцовой ярки, —

80 Ведунья падка до купав,

Иртышских и шаманских трав!

Авось, испимши и поемши,

Она ершонком в наши верши

Загонит перстенек Светланы!

И это будет раным-рано,

Без слов дырявых человечьих,

Когда на розовых поречьях,

Плывет звезда вдоль рыбьих троп,

А мне доской придавят лоб,

90 Как повелося изначала,

Чтоб песня в дереве звучала!

1933

505

Моей чародейной современнице —

славной русской артистке

Надежде Андреевне Обуховой

Баюкало тебя райское древо

Птицей самоцветною — девой,

Ублажала ты песней царя Давида,

Он же гуслями вторил взрыдам.

Таково пресладостно пелось в роще,

Где ручей поцелуями ропщет,

Виноградье да яхонты-дули!..

И проснулась ты в русском июле:

«Что за край, лесная округа?»

Отвечают: «Кострома да Калуга!»

Протерла ты глазыньки рукавом кисейным,

Видишь — яблоня в плату златовейном!

Поплакала с сестрицей, пожурилась

Да и пошла белицей на клирос.

Таяла, как свеченька, полыхая веждой,

И прослыла в людях Обуховой Надеждой.

А мы, холуи, зенки пялим, —

Не видим, что Сирин в бархатной зале,

Что сердце райское под белым тюлем

Оббжжено грозбвым июлем,

Лесными пожарами, гладом да мором,

Кручинится по синим небесным озерам —

То Любашей в «Царской невесте»,

То Марфой в огненном благовестье.

А мы, холуи, зенки пялим, —

Не видим крыл в заревом опале,

Не слышим гуслей царя Давида

За дымом да слезами горькой панихиды!

Пропой нам, сестрица, кого погребаем

В Костромском да Рязанском крае?

Ответствует нам краса Любаша:

«Это русская долюшка наша, —

Голова на коле,

Косынька в пекле,

Перстенек на Хвалынском дне».

Аминь.

1933

506

Меня октябрь настиг плечистым,

Как ясень, с усом золотистым,

Глаза — два селезня на плёсе,

Волосья — копны в сенокосе,

Где уронило грабли солнце.

Пятнадцатый октябрь в оконце

Глядит подростком загорелым,

С обветренным шафранным телом,

В рябину — яркими губами,

10 Над головой, как роща, знамя,

Где кипень бурь, крутых дождей, —

Земли матерой трубачей.

А я, как ива при дороге, —

Телегами разбиты ноги