Соавтор неизвестен (СИ) - "Старки" - Страница 35

— Что ты хочешь услышать? — просипел обессиленный бегом и шоком парень.

— Скажи, что я негодяй, ублюдок, трус…

— Ты — трус. И я даже не знаю, кого мне ненавидеть: тебя, Макса, Андрона?

— Давид, прости меня. И пойми, это не было подготовленное убийство. Именно после этого случая Макс Архаров прекратил пить и наркоманить…

— Это очень облегчает его вину…

— Давид, я говорю не то. Просто позволь мне помочь. Не гони. Он убьёт тебя.

— Уже убивать-то нечего, — прошептал Давид. — Всё раздавлено, всё отравлено…

— Прости, прости, прости… — Сергей стал судорожно целовать лицо и шею Давида, тот сначала равнодушно принимал, уставившись незряче в синее небо над соснами. Но просивший прощения был настойчив, не лёгкие прикосновения горячими губами, а жадный, сильный поцелуй с зубами, с кровавым вкусом, с перехваченным дыханием сорвали пломбы и открыли шлюзы — Давид зарыдал.

Так и сидели, укрытые от людей пыльными кустами и ёлками-горожанками на пышущей летом земле, мужчина спортивного телосложения и на руках его молодой человек, прижимавший к грязной белой футболке свёрнутые в упругую трубочку три папки — фиолетовую, чёрную и красную. Вся палитра жизни Давида: фиолетовые шузы, чёрные похоронные процессии и кровь из-под скальпеля, от удара и от бутылочного стекла на могиле. Личный триколор.

— 13 —

— Теперь нужно поесть! Лекарство лекарством, а кишочки пустые и мозги холостые! — мама Сергея увидела в госте благодатный объект для кормления. — Сына, ну-ка нарежь хлеба и достань маслёнку из холодильника! Давид, сколько тебе поварёшек борщика?

— Сколько-нибудь…

— Ты так матери моей не отвечай, а то лопнешь потом. Я подозреваю, что есть ещё второе и пироги к чаю, поэтому рассчитывай свои возможности поточнее, — с улыбкой предупредил Давида Сергей.

— Цыц! Пусть мальчик ест! Непонятно, в чём душа теплится, кожа да кости! — Галина Семёновна ворчала практически профессионально: вперемешку с поговорками и житейскими советами. Соскучилась в одиночестве, оба сына в Москве, старший с семьёй совсем носа не кажет, а тут младший прикатил, да ещё и гостя привёл — радость. Правда, не привёл, почти принёс. Галина Семёновна даже сначала подумала, что мальчишку хватил тепловой удар: кожа холодная, щёки красные, на лбу испарина, шатается от слабости. Но Серёжа сказал, что это удар не тепловой, а психический. Галина Фёдоровна развела настойки боярышника, вытащила из шкафа пуховые носки и старый Серёженькин свитер. Ну и плотный обед — верное лекарство от «психических ударов». Тем более что мальчик ей понравился: тоненький, робкий, беспомощный, но хорохорится, как воробей: я сам, я сам… Видно, что не баловали парня заботой и любовью, стесняется каждого материнского прикосновения.

После обеда (Давид и вправду думал, что его разорвёт от обилия съеденного) мужчины удалились в старую комнату братьев, где уже много-много лет ничего не изменялось. В углу ободранный письменный стол. На стене выцветшая карта мира. На полках и в шкафах чередовались учебники по разным отраслям права и такие упоительные юношеские романы. Два спальных места, две тахты, покрытые клетчатыми пледами. Сёмки и Серёжки. Трудно представить себе, что писатель, во многом уже богема при потолочной лепнине, так просто жил в этой скромной двушке и подпитывался Дюма, Крапивиным, Лондоном. Время остановилось в этой комнате с выцветшими обоями, и Сергей здесь — не матёрый преследователь и нюхач на криминал, а виноватый мальчишка, который не смог проявить отвагу, когда потребовалось.

— Как ты? — жалостно спросил Сергей.

— Боюсь дышать, разорвёт. У тебя чудная мама.

— Да, чудная. Давид, пожалуйста, я…

— Хватит, а то у меня разорвёт не только желудок, но и мозг. Мне нужно время, чтобы переварить всё это. Ты просто мне расскажи про себя, а то ты обо мне знаешь гораздо больше меня самого, а я как слепой котёнок, бегу и бегу за бантиком на верёвочке. Ты лично видел моих родителей и Макса там на этой долбаной дороге?

— Да. Я был очень молод и служил всего второй год в этом районе. Но амбиций было прорва, я ж повоевать успел, пока служил — тогда мало спрашивали, гнали на Кавказ. Там и добился и наград, и повышения, поэтому, несмотря на молодость, уже считался бывалым. Как-то легко всё удавалось. Везло. Лихо скакал по службе. И вот расплата. Позвонили гаишники, сказали, что смертный случай на трассе. И мы бы не выехали, это их епархия, но сверху велели дуть, так как там были какие-то «особые обстоятельства». Этими обстоятельствами и был Макс. Без экспертизы было видно, что парень вкручен. Причём конкретно под завязку. Даже удивительно, что он не угнал с места происшествия, что вообще заметил… Думаю, что твои родители погибли быстро. Мы тогда долго дожидались технику, долго не могли вытащить машину, дождь полил. Мы оформили всё как положено, Макс хоть и не бил себя в грудь, но осознавал, что он виноват. Помню, что он постоянно двигался: ходил, жестикулировал, дёргал шеей, сплёвывал, присаживался, опять вставал, щёлкал пальцами, и мимика была такая болезненная, неестественная. Короче, всё началось уже вечером. Меня вызвали в отделение, и я имел разговор с начальником РОВД. Я не сразу согласился переписывать протокол. После часового тет-а-тета с начальством меня оставили «подумать» в командном кабинете. Через пять минут моего одинокого «думания» в кабинет вошёл Архаров. Он молча положил передо мной пухлый пакет и пошёл вон, но всё же не удержался и у дверей уже, не поворачиваясь ко мне, сказал: «Я отец. Те люди погибли, их не вернёшь. Я обещаю, что помогу этой семье… Мой сын виноват. Но я отец». Видно, что не готовился к речам, сказал как-то неловко и ушёл… Я взял эти деньги. И переписал протокол. Мне тогда казалось, что поступаю правильно, что этому человеку можно верить. Ведь действительно никого не вернёшь. Прости, но тогда я так думал, да ещё и надавили.

— Архаров обещал помочь семье убитых? — Давид презрительно прищурился.

— Да. Я точно знаю, что он пытался дать денег твоей бабушке. Но она не взяла, ни в какую. Думаю, что она что-то подозревала.

— А раз гордая бедность отказывается, то можно и не париться… Серёж, ужасно не то, что ты тогда документы подделал. Ужасно то, что все вокруг знали, что Макс виноват в смерти моих родителей. Я был разменной пешкой в игре великих комбинаторов. Теперь я понимаю, почему вдруг Гориновым вздумалось усыновить великовозрастного парня! Я уверен, что это всё сценарий Андрона. Он понимал, что Макс его конкурент в будущей делёжке города. Каким-то образом он получает протоколы и разыскивает меня в детдоме. На всех вечеринках, где был Макс, Андрон выставлял меня послушной марионеткой в стрёмных нарядах. Если Макса не ожидалось, то Андрону было пофиг на меня. Они пытались переиграть друг друга: Макс возвращает меня после бегства к Гориновым и требует найти документы. Он называет компромат на отца, понимая, что всё хранится в одном месте. Конечно, он рисковал, я мог прочитать документы, но уже сделал на меня ставку, был уверен, что я не выдержу издевательств и сделаю всё как надо. А Андрон хранит секрет до поры до времени, чтобы либо держать Архаровых в узде, либо просто ликвидировать Макса, выставив меня убийцей. Типа узнал парень правду и отомстил за родителей.

— Он это и сделал. Но всё же ты переиграл их обоих, не понимая этого. Ты не только смог смыться благодаря Максу и охраннику Резниченко, ты упёр с собой банковские бумаги самих Гориновых. Всё их ворованное достояние, да ещё и расписанное по счетам в швейцарском банке, да ещё и магнитный ключ к ячейке. По этому документу можно составить календарь откатов и воровства во время правления глубокочтимого мэра. Это компромат на самих Гориновых. И он не имеет срока давности. Единственное, что удалось Андрону — это убедить всех, что Макса всё-таки убил ты.

— Всех, — Давид грустно поднял глаза. — И тебя, и Илью.

Сергей перебрался на кровать, где полулежал Давид, и заставил его положить голову на свои колени.