Евангелие от святого Бернарда Шоу - Кроули Алистер - Страница 47

Нам разрешалось играть в крикет, но не разрешалось вести счёт перебежкам, дабы в нас не пробудился “греховный дух соперничества”.

Однажды Чемпни сообщил мне, двенадцатилетнему мальчику, что так никогда и не осуществил брачные отношения со своей женой. Лишь благодаря отличной памяти на слова я понял, что он имел в виду, когда вспомнил этот эпизод много лет спустя. Он использовал куда более грубое выражение.

Нам твердили, что “Господь заботится о нашей школе особо, а потому выводит на свет всё, что творится под покровом тьмы, и делает всё тайное явным.”, и т. д., и т. п., до тошноты. “На сей раз орудием Ему послужил такой-то и такой-то, самоотверженно вышедший вперёд.”, и т. д., и т. п. Иными словами, добродетелей было всего две: лицемерие и подхалимство.

Естественно, из нескольких мальчишек, соучаствовавших в проступке, кто-то непременно пугался и спасал свою шкуру доносом. Доносчику всегда верили на слово, даже если рассказ его не укладывался ни в какие рамки здравого смысла. Свидетельства других очевидцев и независимые мнения в расчёт не принимались.

К примеру, один мальчик, некто Гласкотт, явно страдавший каким-то психическим отклонением, заявил мистеру Чемпни, что на каникулах (когда мне было двенадцать лет) он приехал ко мне в гости, в дом моей матери (так оно и было), и застал меня в неподобающем виде. Я, по его словам, валялся пьяным под лестницей. Обратиться к моей матери за подтверждением никто и не подумал. Более того, мне самому никто не объяснил, в чём дело. Мне просто-напросто объявили бойкот: всем учителям и ученикам запрещено было заговаривать со мной, а мне — с ними. Меня посадили на хлеб и воду; в часы отдыха я в одиночестве занимался в классной комнате, а в часы уроков бродил в одиночестве вокруг спортивной площадки. Предполагалось, что я должен сознаться в преступлении, которого не совершал, при том что обвинение мне так и не предъявили.

Это наказание, которое в уголовном суде, пожалуй, сочли бы слишком тяжким даже для отравителя, я отбывал полтора семестра. В конце концов, мне пригрозили исключением, если я не “признаюсь”, и так красочно живописали все ужасы подобной кары (“жалкий негодяй, презираемый даже себе подобными, плетётся под бременем своей вины к позорной кончине”, и т. д., и т. п.), что я предпочёл терпеть мучения и дальше, благословляя руку палача.

Физически я был сломлен. Лишения и постоянное напряжение подорвали моё здоровье. В конце концов, у меня обнаружилась почечная болезн, и меня забрали из школы на два года. По справедливости должен добавить, что против меня выдвигались и другие обвинения — но, как вы увидите, почти столь же нелепые.

Какие ещё проступки вменялись мне в вину, я узнал лишь благодаря вмешательству дяди (когда у того временно прояснилось в голове). Оказалось, что я будто бы пытался “совратить Чемберлена” — по счастью, не великого нашего государственного мужа, хитроумного Джо, а всего лишь его однофамильца, моего однокашника. (Напомню, что мне было двенадцать лет и я ещё ровным счётом ничего не знал о сексе.) Кроме того, я “устроил кощунственную пародию на молитвенное собрание”. Это я помню. Однажды я подошёл во дворе к компании мальчишек, которые всегда держались заодно. Заметив меня, кто-то из них сказал: “А теперь брат [...] начнёт читать молитву, а мы подхватим”. Брату [...] стало скучно, и он отошёл. Умный мальчик на моём месте направился бы прямиком к директору и обвинил всю эту компанию разом в сорока шести непотребных грехах. Но я пренебрёг своим священным долгом. А остальные, опасаясь, что я опережу их, поспешили к директору сами и заявили, что нечестивый [...] пытался отвратить их от Иисуса.

Хуже того, я назвал нашего первого ученика фарисеем. Это — чистая правда. Я действительно это сказал. Как у меня только язык повернулся?! Конечно же, первый ученик, “ходивший очень близко пред Иисусом”, пошёл и донёс.

О да, они все ходили очень близко пред Иисусом — совсем как Иуда.

Одного мальчика, Бартона, за какую-то мелкую кражу, в которой он, вероятно, и не был виновен, приговорили к ста двадцати ударам тростью по голой спине.

Какое грандиозное устроили над ним судилище! Сначала была молитва длиннее обычного; потом нам прочли с выражением рассказ о грехе Ахана из Иисуса Навина. Затем ещё часа два толковали о длани Господней, простёртой над нашею школой, и о том, как Он всё тайное делает явным. И вот мы надлежащим образом приуготовились. Затем — сакраментальный вопрос: кто украл? Молчание. Тогда Господь являет Свою заботу, предоставив свидетеля — как во время оно свидетелей против Навуфея! Свидетель выступает, гладко, что твой полицейский. Затем — приговор. И, наконец, наказание — с перерывами на молитву!

Ввиду слабости здоровья, подорванного, надо полагать, чрезмерным усердием в поклонении Иисусу, Чемпни постановил шестьдесят ударов отвесить преступнику в тот же день, а оставшиеся шестьдесят перенести на завтра.

Память меня подводит; быть может, Бартон когда-нибудь любезно поделится собственными воспоминаниями; но, насколько мне помнится, уже в первый день он подошёл к смертной черте так близко, что от продолжения казни был избавлен.

Помню одну порку, доставшуюся лично мне (били по ногам, потому что бичевание ягодиц, как полагали, вводит жертву в чувственное возбуждение!): пятнадцать минут молитвы, пятнадцать ударов тростью, ещё пятнадцать минут молитвы, ещё пятнадцать ударов, и, в довершение, ещё молитва!

Воскресный день безраздельно посвящался “религии”. Утренние молитвы и проповедь (минут сорок пять). Утреннее “собрание” (от полутора до двух часов). Проповедь под открытым небом на участке Паркера (допустим, ещё час). Чтение и заучивание Библии наизусть. Чтение какой-либо из немногих книг, “дозволенных для воскресенья” (скажем, два часа). Молитвенное собрание, именовавшееся добровольным, — но того, кто от него уклонялся, на следующий день ябедники непременно обвиняли в каком-нибудь преступлении (допустим, один час). Вечерняя молитва и проповедь (минут тридцать). Проповедь на евангельскую тему в зале собраний (полтора часа). То же самое на участке Паркера (ещё час). Молитва перед сном (около получаса).

“Вспомоществование убогим”. Каждый понедельник вечером всю школу выстраивали полукругом в большом классе. Затем туда впускали всякий сброд из Барнсвелла (это кембриджские трущобы), кормили их, читали им проповедь и отпускали восвояси.

Результат? Эпидемии стригущего лишая, кори и свинки. О, нет! Не в нищих дело; это Господь карал нас за некий грех, так и не ставший явным.

Продолжать в таком духе можно было бы долго, но я не стану. Надеюсь, в мире найдутся счастливцы, которые сочтут, что я лгу или, по крайней мере, преувеличиваю. Однако же я ручаюсь, что всё сказанное выше — чистая правда, и до сих пор живо множество свидетелей, способных подтвердить мои слова или, напротив, изобличить меня во лжи. Все имена, адреса и прочие детали приведены доподлинно».

Юность

«Из-за альбуминурии, до которой Чемпни меня довёл своим жестоким обращением, я больше не мог учиться в обычной школе и перешёл под крыло разнообразных частных учителей — по большей части молодых людей из Кембриджа, членов этой омерзительной банды под названием КМХС.

Припоминаю, как на первом году учёбы в Кембридже я посетил одного светоча КМХС, преподобного Как-Его-Там Доддриджа.

Припоминаю, как красноречиво он разглагольствовал о том, сколь великая отвага требуется человеку, чтобы пресекать все “непристойные разговоры”. Помню, какое сильное это произвело на нас впечатление; но тут внезапно вошёл некий джентльмен, чьё имя предварялось эпитетом “достопочтенный” и которому суждена была громкая слава в мире моторов и воздушных шаров, и поведал нам какую-то довольно пикантную историю. Памятуя о его “достопочтенности”, преподобный Как-Его-Там Доддридж мило посмеялся.

Помню, как мы, тогда ещё совсем мальчишки, поднялись и строем покинули его комнату, не попрощавшись. Просто мы ещё не знали, что такое КМХС.

Припоминаю ещё, как тот же Доддридж, когда его назначили надзирать за моим моральным обликом, подбил меня отправиться гасить уличные фонари и сам помогал мне; но как только нас заметил полицейский, бросил меня ему на растерзание и бежал без оглядки. Настоящий ученик Иисуса!