Евангелие от святого Бернарда Шоу - Кроули Алистер - Страница 22

Женщина омывает ноги Иисуса слезами и отирает их волосами; и его упрекают за то, что он позволяет грешнице касаться его. Это практически адаптация неромантичного Матфея для парижской сцены. Перед нами несомненная попытка пробудить женский интерес на всей протяжённости текста. Маленький толчок, сделанный Марком, воспринят и разработан. Больше сказано о матери Иисуса и её чувствах. Следующие за Христом женщины, лишь мельком упомянутые Марком как пришедшие ко гробу, появляются в повествовании раньше; и некоторые из них названы по именам; поэтому перед нами предстают Иоанна, жена Хузы, домоправителя Иродова, и Сусанна. Есть небольшой причудливый эпизод в доме Марии и Марфы. Есть притча о блудном сыне, взывающая к романтике прощения, ведомой Чарльзу Сэрфес и де Гриё . Женщины следуют за Иисусом до креста; и он обращается к ним с речью, начинающейся словами «дщери Иерусалимские». Эти отличия, вроде бы незаметные, привносят огромные изменения в общую атмосферу. Христос Матфея никогда не стал бы тем, что вульгарно называют дамским кумиром (истина, однако, в том, что народный спрос на чувства, если они не общечеловеческие, скорее мужской, нежели женский); но христос Луки сделал возможным те картины, которые сегодня нередко вешают в своих покоях дамы: где Иисус представлен именно таким, каким его изображают на киностудиях Лурд в исполнении статных актёров. Единственный налёт реализма, который инстинктивно не удаляет Лука ради создания столь благородного образа — осуждение, брошенное Иисусу за то, что тот садится за стол, не вымыв рук; и оно сохранено лишь потому, что на нём зиждутся интересные рассуждения.

Напиши мистер Шоу «греческий» вместо «парижский», такая характеристика была бы довольно точной. И правда, больше и не о чем говорить. Но Лука совершенно не придаёт значения ничему, кроме своего искусства, а искусство любого рода всегда несёт в себе зерно мистицизма. Чрезвычайно занятно обнаружить, читая «Город ужасной ночи», как Джеймс Томсон развлекается каббалистическими спекуляциями во второй части этого великолепного стихотворения, в некотором роде величайшего среди всех написанных. Однако теперь мы желаем добавить ещё одно замечание: мистер Шоу признаёт здесь, что Лука может писать о Царствии в мистическом понимании, тогда как сам продолжает рассуждать о нём как о вполне материальном. Что же станется теперь с его аргументацией о датировке Евангелия от Матфея?..

В ожидании Мессии

Ещё одна новая характеристика в повествовании Луки — что оно начинается в мире, где все ожидают прихода христа. У Матфея и Марка Иисус приходит в обыденный мир филистимлян вроде нашего сегодняшнего. Лишь предсказание Крестителя о том, что за ним идёт сильнейший его, заставляет зашевелиться вновь старинные еврейские упования на Мессию; и поскольку Иисус начинает как ученик Иоанна и крещён им, никто не связывает его с этой надеждой, покуда Пётр не получает внезапное озарение, оказавшее на Иисуса столь ошеломляющий эффект. Но в Евангелии от Луки умы мужчин — и особенно умы женщин — полны энергичного ожидания Христа не только до рождества Иисуса, но и до рождения Иоанна Крестителя, с которого Лука начинает свою историю. Хотя Иисус и Иоанн ещё во чревах своих матерей, Иоанн вздрагивает при приближении Иисуса, когда две матери навещают друг друга. При обрезании Иисуса набожные мужчины и женщины называют младенца христом.

Сам Креститель не уверен в этом; ибо, когда карьера его бывшего ученика в самом разгаре, он посылает к Иисусу двух отроков спросить, он ли христос. Это заслуживает внимания, ибо Иисус тут же приводит прекрасно продуманную демонстрацию чудес и велит им рассказать Иоанну о том, что они видели, и поинтересоваться, что он думает теперь: это полностью противоречит тому, о чём я говорил как о взгляде Руссо на чудеса, когда делал выводы из Евангелия от Матфея. Лука демонстрирует в отношении чудес романтическую неосмотрительность; он считает их «знамениями», — то есть, доказательствами божественности человека, сотворяющего их, а не просто проявлениями тауматургических сил. Он упивается чудесами точно так же, как и притчами: в них — красная нить повествования. Он не может допустить призвание Петра, Иакова и Иоанна от их лодок без комического чуда великого улова рыбы, когда переполненная сеть чуть было не потопила их судно, заставив Петра воскликнуть: «Выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный» (что, вероятно, можно перевести так: «Хватит с меня уже твоих чудес: обычного улова вполне достаточно для моих лодок»).

Есть и иные новшества в версии Луки. Пилат отсылает Иисуса к Ироду, которому в эти дни довелось быть в Иерусалиме, всего лишь из-за того, что Ирод выказывал к нему некоторый интерес; но там ничего не происходит: узник не разговаривает с ним. Когда Иисуса плохо принимают в селении самарянском, Иоанн и Иаков предлагают призвать огонь с неба, чтобы истребить его жителей; Иисус же отвечает, что пришёл не губить души человеческие, а спасать их. Предубеждение Иисуса против законников подчёркивается, как и его требование не относиться к своим родственникам лучше, чем к чужакам. Он оскорбляет женщину, благословившую его мать. Поскольку это противоречит традициям сентиментального романа, Лука старается по возможности нивелировать это, уверяя, что Братство Людей и Отцовство Бога превыше даже сентиментальных соображений. История о законнике, спросившем, каковы две главные заповеди, изменена так, что теперь уже Иисус задаёт законнику вопрос, а не отвечает на него.

Что касается доктрины, Лука ясен лишь тогда, когда затронуты его чувства. Его логика слаба; ибо некоторые речения Иисуса безосновательно соединяются, что немедленно обнаружит всякий, кто читал их в должном порядке и контексте у Матфея. Он не привносит ничего нового в миссию Христа и, подобно остальным евангелистам, полагает, будто главное здесь то, что Иисус был долгожданным Христом и что скоро он вернётся на землю и установит царствие своё, будучи должным образом умерщвлён и воскресши вновь на третий день. Однако Лука определяет учение не только как коммунизм и отвержение ненависти, которые, конечно же, не имеют ничего общего со Вторым Пришествием, но и приводит одно весьма занимательное высказывание, несовместимое с таковым, что на вопрос о том, где царствие небесное, люди не должны отвечать «вот, здесь!» или «вот, там!», ибо царствие небесное — в них самих. Но Лука не подозревает, что это явление совсем другого порядка, чем то, что он считает своим христианством, и продолжает придерживаться взглядов на царствие как на место столь же определённое, как Иерусалим или Мадагаскар.

ИОАНН:

Новая история и новый характер

Евангелие от Иоанна становится после остальных сюрпризом. Матфей, Марк и Лука описывает одни и те же события в одной и той же последовательности (изменения у Луки незначительны), и потому их евангелия принято называть синоптическими. Они описывают, главным образом, ту же историю бродячего проповедника, в конце жизни пришедшего в Иерусалим. Иоанн же говорит о проповеднике, который практически всю свою взрослую жизнь провёл в столице, с редкими визитами в провинцию. Обстоятельства призвания Петра и сыновей Зеведеевых у него отличается от других евангелий; и он ни слова не говорит о том, что они рыбаки. Он явственно утверждает, что Иисус, так же принявший крещение от Иоанна, не стал практиковать крещение сам, и его ученики тоже. Муки Христа, взывающего отвести погибель в Гефсиманском саду, становятся хладнокровной просьбой, произнесённой в храме гораздо раньше. Иисус чаще спорит; чаще сетует на неразумность и неприязнь, которыми его встречают; вовсе не безмолвствует пред Каиафой и Пилатом; делает куда больший акцент на своём воскресении и на поедании своего тела (растеряв в конце концов всех учеников, кроме двенадцати); говорит много всего явно противоречивого и бессмысленного, к чему никто из простых читателей не в силах уже найти никакого ключа; и создаёт впечатление образованного мужа, чтобы не