Сокровище рыцарей Храма - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 20

Белка тоненько хохотнул. При этом его не по возрасту юное лицо вдруг превратилось в морщинистую маску смешливого сатира.

– Разве тебе неизвестно, что он не может и дня прожить без бабы? – спросил он не без некоторого осуждения.

Сам Белка был ярым женоненавистником. Может, потому, что девушки совершенно не обращали на него внимания. Даже гулящие шли с ним неохотно. А некоторые, не очень проницательные, советовали Белке вместо себя привести папашу.

– Известно… – буркнул Петря.

Он уже понял, куда клонит Белка. И сильно расстроился.

– Вот и я об этом, – сказал мазурик. – Ищи Ваську у Камбалы. Там его вчера видел Ванька Золотой Зуб.

Прозвище Камбала носила хорошо известная в Киеве «мамаша» – хозяйка дома терпимости. В свое время она тоже была проституткой и отличалась крутым, необузданным нравом. «Заведение» Камбалы славилось тем, что в нем играл пианист-тапер Шишига, виртуоз своего дела, но большой любитель оковитой, которая его и сгубила.

Конечно, в богатых киевских домах терпимости тоже были таперы; там охотно выступали цыгане, профессиональные певицы и танцовщицы. Но в Ямках такую «роскошь» могли позволить себе лишь немногие бордели.

– Спасибо, брат, – поблагодарил Петря. – Пойду я…

Но Белка уже не слушал его. Он снова поставил на кон очередной бумажный рубль…

Проходя по Ямской мимо магазина с вывеской «Искусственные минеральные воды», Петря ностальгически вздохнул: эх, жаль времени в обрез. Ему уже приходилось здесь бывать. За перегородкой, отделяющей бордель от распивочной, бывшие батрачки отдавались солдатам, матросам, гимназистам и кадетам всего за 50 копеек.

Публичные дома Ямок разделялись на три категории: дорогие – «трехрублевые», средней руки – «двухрублевые» и самого дешевого пошиба – «рублевые». Различия между ними были большими. Если в дорогих домах стояла позолоченная белая мебель, зеркала в изысканных рамах, имелись кабинеты с коврами и диванами, то в «рублевых» заведениях было грязно и скудно, и сбитые сенники на кроватях кое-как прикрывались рваными простынями и дырявыми одеялами.

Но для Петри и рубль был большими деньгами. А вот 50 копеек за «сеанс» как раз были ему по карману. Лупан снова вздохнул – на этот раз от предвкушения будущего богатства. «Если выгорит то, что я наметил, – думал он приподнято, – первым делом пойду к Мадам». Эта немного приторная, но приятная во всех отношениях особа аристократической наружности содержала бордель на Прорезной, куда хаживали богатые и видные горожане. К ней «на гастроли» даже приезжали дорогие кокотки из Вены и Парижа.

Камбала и впрямь напоминала своим внешним видом ту рыбу, от которой она получила свое прозвище. «Мамаша» была плоской, как доска, но не высокой, а какой-то расплющенной. Ее лицо, наштукатуренное дешевой пудрой «Лебяжий пух», несло на себе отпечатки всех мыслимых и немыслимых человеческих пороков. Она была жадной до неприличия, злобной, как фурия, и издевалась над своими «барышнями», как когда-то помещица Салтычиха над своими крепостными.

Окинув Петрю с ног до головы опытным взглядом, Камбала мигом определила его незавидный общественный статус. Слащавую улыбку на ее физиономии будто стерли невидимой губкой, и она грубо спросила:

– Чего надобно?

– Мне бы Ваську… – робко сказал Петря.

– Он тебе кто – сват, брат?

Лупан обрадовался. Если Камбала так спрашивает, значит, Васька находится в ее фиалковом «заведении».

– Надо мне… – ответил он с очень серьезным видом.

– А мне не надо, – отрезала Камбала и повернулась, чтобы уйти.

– Э-э, мамаша! – воскликнул Петря. – Брось эти шуточки. Зови Ваську. Ну!

Камбала хотела ответить Лупану какой-то грубостью, но, заглянув в его бешеные глаза, сдалась. Большой опыт общения с мужчинами подсказал ей, что этот чернявый молодой человек, очень похожий на цыгана, пробьется в бордель силой, если она и дальше будет кочевряжиться.

– Какой нетерпеливый… – примирительно бросила Камбала на ходу. – Жди, сейчас позову…

Ваську она не привела, а почти принесла. Он что-то бессмысленно бормотал и улыбался, как идиот. Но увидев Петрю, Шнырь неожиданно резко протрезвел.

– Друг! – воскликнул Васька. – А я тебя ждал. Пойдем к барышням… я плачу. Сегодня я щедр, я всех угощаю, потому что завтра… Тсс! – Он приложил палец к губам. – Про завтра никому ни слова. Понял?

– Понял, – с ненавистью ответил Лупан.

«Неужели Васька проболтался? Убью!» – злобно подумал Петря, и его рука помимо воли скользнула в карман, где лежал большой складной нож.

– Но нам некогда прохлаждаться, – продолжил он с нажимом на слове «нам». – Время поджимает. Собирай свои манатки и потопали.

– Ты что, меня не уважаешь?! – Васька попытался изобразить грозную мину. – Ты мне друг или портянка? Конечно, друг. Кто бы в этом сомневался. Вперед!

С этими словами он цепко схватил Петрю за рукав и потащил его за собой. Удивительно, но Васька, который еще минуту назад, что называется, лыка не вязал, теперь превратился в деятельного и сильного живчика. Лупан поневоле сдался и вскоре оказался в довольно просторной гостиной, где вокруг большого, богато накрытого стола на диванчиках и пуфах сидело много барышень разных возрастов и национальностей. И все они были «жрицами любви».

Там же, в углу возле окна, стояло старенькое пианино, и тапер Шишига, изможденный субъект неопределенного возраста с лысой, как колено, головой и сизым носом в прожилках, наяривал блатную песню «Клавиши»:

Какая-то особо чувствительная барышня даже пустила слезу – проникновенный голос Шишиги, на удивление сильный и чистый, и впрямь задевал за живое.

– Садись сюда, – сказал Васька, указав Петре на уставленный бутылками и закуской столик в углу – поодаль от гопкомпании проституток, – Выпьем… ик!.. за нашу дружбу и… Ц-с-с!.. – Он опять заговорщицки приложил палец к губам. – Тихо! Никому ни слова!

Лупан машинально выпил. А затем тихо спросил:

– Что у них сегодня за сборище? Выходной, что ли?

– Хе-хе-хе… Выходной… Скажешь такое. У ямских барышень не бывает выходных. Для них жизнь – сплошной праздник. Сегодня они провожают свою старую подругу на пенсион. Вон она, видишь, вся в белом и в кружевах… что твое бланманже.

– А эти барышни… они что, тоже под Камбалой ходят? Многовато…

– Нет, это все товарки той старой шлюхи, что в белом, – ответил Васька, понизив голос. – К ней пришли девки даже из Прорезной.

– Не хило…

– Ну да… Выпьем?

– Некогда здесь рассиживаться, у нас дело, ты не забыл?

– Все будет в ажуре, не беспокойся. Главное, что Графчик теперь нам не помеха. Допьем и пойдем.

Петря сокрушенно вздохнул, но спорить не стал. Ему хорошо было известно, что Васька Шнырь упрямец, каких поискать. Если уж ему втемяшится в башку какая-нибудь блажь, то ее колом оттуда не вышибешь.

Пока они бражничали, действо в «заведении» Камбалы шло своим чередом. С ноги будущей «пенсионерки» сняли туфлю, и каждая из ее подружек положила туда или крупную ассигнацию, или какую-нибудь золотую вещь. Когда туфля наполнилась, все дружно потребовали, чтобы она сняла и вторую, которая тоже вскорости наполнилась деньгами и золотом.

– Это зачем? – тихо спросил удивленный Петря, у которого от жадности загорелись глаза.