Сокровище рыцарей Храма - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 21

– У барышень таков обычай, – ответил Васька. – Если в ход идет вторая туфля, значит, у мадам в белом шибко много «боевых» заслуг… – он хихикнул. – А вот ежели кого они не уважают, то перед той барышней ставят деревянный башмак и ссыпают в него тридцать копеек медью…

Возможно, Васька просидел бы в «заведении» Камбалы до самого вечера, но бандерша вытолкала их взашей – разгулявшиеся барышни хотели провести междусобойчик без присутствия мужчин. Из представителей мужского пола остался лишь один Шишига, но он уже давно не чувствовал потребности в женщинах, а потому барышни считали его всего лишь живым приложением к пианино.

– Потопали ко мне, – предложил Васька. – Продолжим наши посиделки. У меня припрятан штоф оковитой. Правда, со жратвой напряг… Ну да ладно, зайдем на Бессарабку[28], купим чего-нибудь… – он вдруг ни с того ни с сего захихикал.

Петря хмуро кивнул, соглашаясь. Он не был пьян, хотя выпил немало, и свою главную задачу помнил отлично. Но Лупан также понимал, что сегодня Васька ему не помощник. Еще один день потерян, с тоской думал Петря, наблюдая, как Шнырь устроил спор с торговкой из-за цены на сало. Побалаболив с теткой минут пять, Васька зло сплюнул и пошел дальше, так ничего у нее и не купив.

Затем такая же история повторилась и возле другого прилавка, где торговали домашней колбасой. Закончил Шнырь свои препирательства с торговцами лишь возле больших дубовых бочек с солеными огурцами и капустой. Там он чинно-благородно купил на гривенник разных солений и покинул здание Бессарабского рынка с чувством хорошо исполненного долга.

– Это вся наша закуска? – угрюмо спросил Петря.

– Чудак человек… – Васька снисходительно ухмыльнулся. – А это что?

Он распахнул полы своего пиджака, который был размера на два больше, чем нужно, и изумленный Лупан увидел, что из пришитых с изнанки больших карманов торчат кусок сала, колбаса и две большие тарани.

– Как… когда?.. – наконец выдавил из себя Петря, который на какое-то время потерял дар речи.

– Держись меня, хлопец, – снисходительно сказал Шнырь. – С голодухи точно не помрешь. Ловкость рук – и никакого мошенничества. Главное в нашем деле – не жадничать. Бери, сколько хочешь, но не больше, чем нужно. Кстати, нам еще надо зайти в булочную Глейзера…

Когда они подошли к каменным громадам Флоровского монастыря и свернули в улочку, которая вела к хате Шныря, он вдруг сильно занервничал. Васька даже в лице изменился.

– Ты чего? – с удивлением спросил Петря.

– Чует мое сердце что-то недоброе… – ответил Шнырь.

Он остановился и начал пристально всматриваться в глубину узкой тенистой улицы, словно пытаясь что-то там разглядеть. Но вокруг царила поразительная тишина, которую нарушали только монастырские голуби, воркующие где-то неподалеку.

– Пойдем через перелазы, – решительно сказал Васька, и они начали пробираться к его хате огородами и бурьянами.

Хата по-прежнему казалась придремнувшим в тени деревьев паучком. Шнырь готов был раздвоиться: одна его половина рвалась побыстрее продолжить застолье, а другая – та, что отвечала за его безопасность и часто выручала в сложных ситуациях, – цепко держала Ваську за полы пиджака.

Что касается Лупана, то он был менее чувствительной натурой, нежели его приятель, и колебания Шныря казались ему чем-то похожим на начало белой горячки, когда человеку на хорошем подпитии мерещится разная нечисть. Но он мудро помалкивал – чтобы Васька не разозлился; уж больно много надежд Петря возлагал на их временный союз.

Предчувствие и на этот раз не обмануло Ваську. С того места, откуда они вели наблюдение за его хатой, была видна часть безлюдной улочки. И в какой-то момент на ней появился человек. Он шел, словно скользил по льду на коньках – каким-то плавным и бесшумным шагом.

Едва увидев его, Шнырь с дрожью в голосе и с большим удивлением сказал:

– Что здесь Матрос забыл?!

– Кто такой Матрос? – спросил заинтригованный Петря.

– Правая рука Федьки Графчика. Сволочной человек. Жиган. Чуть что, сразу за волыну[29] хватается. Душегуб… Нет, но что ему здесь нужно?!

Ответ напрашивался сам по себе, но Васька боялся даже думать об этом. И все же подлая мыслишка уже втемяшилась в мозг – в самые потаенные его уголки – и время от времени выскакивала как черт из табакерки: «Неужто Графчик вознамерился взять меня и Петрю на цугундер, чтобы под пыткой узнать месторасположение могилки?»

Это было на него похоже. Шнырь достаточно хорошо знал подлую натуру фармазона Федьки Графчика и не питал на его счет никаких иллюзий. Наверное, Федька немного помараковал и решил, что сам займется раскопками. Вот сволочь!

По дороге к нему Васька все же колебался – ставить Федьку в известность о будущем предприятии или нет, – но затем благоразумие взяло верх. Воровские законы были строги и неумолимы – в своем околотке Графчик был главным распорядителем, и мимо него можно было пролететь только с подрезанными крыльями.

Тем временем Матрос приблизился к плетню, который отделял поросшую спорышом улицу от Васькиного подворья, немного поколебался, а затем с грациозностью гимнаста перемахнул его одним скоком. К жилищу Васьки его привел неумный темперамент. Когда набранная Матросом команда блатных пацанов не смогла отыскать Шныря, жиган, недолго думая, решил сам наведаться к нему в гости и вытрясти из вора душу вон, но узнать точное расположение захоронения.

Присев за кустом, Матрос некоторое время наблюдал за хатой, а потом, увидев, что она «заперта» на вербовый прутик, зло сплюнул, поднялся во весь рост и, уже не таясь, пошагал к входной двери.

– Вот гад! – с чувством сказал Васька. – Шмон хочет устроить.

Ему сразу стала понятна задумка жигана. Наверное, Матрос решил, что план Китаевского погоста с указанием точного места захоронения цинкового ящика висит у Шныря на стене. Или лежит в скрыне. Сукин сын!

– Зачем? – спросил Петря.

– Не понимаешь?

– Нет.

– Чтобы найти твою бумажку с планом… которой там нет, – в последних словах фразы явственно послышалось сожаление; Шнырю самому очень хотелось познакомиться с планом, но Петря был неумолим: «Мой козырь пусть лежит в моем рукаве».

– А… – до Лупана наконец дошло, и он мгновенно переполнился лютой ненавистью к Матросу, о котором до сих пор даже не слышал. – С-собака…

Петря так уверился, что в ящике находятся несметные сокровища, что готов был убить любого, кто встанет на его пути (хотя до недавнего времени он был мирным и богобоязненным обывателем и старался избегать не то что драк, но даже ссор).

Если до встречи с Васькой эта уверенность лишь боязливо тлела, то теперь она превратилась в большой костер. Где бы Лупан ни находился, перед его глазами плыл бриллиантовый дым, а купола многочисленных киевских храмов и церквей в обрамлении свежей зелени древесных крон казались золотым ожерельем, брошенным в высокую траву.

Матрос уже дошел до двери и даже вытащил из ручки прутик, исполняющий роль замка, как неожиданно откуда-то сбоку выскочили полицейские и попытались скрутить ему руки. Но не тут-то было.

Жиган обладал недюжинной силой, поэтому стряхнул фараонов со своих плеч, как медведь охотничьих псов. А затем помчался по улице, на ходу грубо сбив полицейского пристава, который дул в свисток, подзывая тех своих подчиненных, которые не горели желанием принять непосредственное участие в задержании.

Разъяренный участковый пристав[30] (в белом летнем кителе, с ног до головы вывалявшись в пыли, он стал похож на замарашку) выхватил револьвер и два раза пульнул вслед Матросу. И тут же опять упал на землю, закрыв голову руками, – жиган ответил ему выстрелами из своего нагана.

Опомнившиеся полицейские открыли бешеный огонь из всех стволов, но жигана и след простыл – он скрылся от преследователей в старом, заброшенном монастырском саду, похожем на лес, где местные пацаны обычно играли в прятки.