Сердца четырех - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 16

— С другой стороны, колхозников тоже понять надо, — усмехнулся Иванилов. — Работали, работали, понимаешь, а тут — на тебе!

— До свидания, Петр Федорович, — проговорил Ребров, и они с Ольгой вышли. В лифте Ольгу вырвало.

— Легче всего! Легче всего дать волю эгоизму! — воскликнул Ребров. — Давайте! Показывайте, какая вы гордая! Какая самостоятельная! Демонстрируйте! Как вы презираете всех! Как плюете на остальных! Ну! Демонстрируйте!

— Я… нет… — шептала Ольга, прижавшись лбом к стенке кабины.

Ребров схватил ее под локоть, вытолкнул из лифта:

— Идите! Гордитесь собой!

Они сели в машину.

— Поехали на шестой склад, — сказал Ребров, закуривая.

— Есть, товарищ подполковник.

Когда черная «волга» подъехала к военкомату, было уже темно. Машина Реброва стояла на месте. Штаубе и Сережа спали в ней, привалившись друг к другу.

— Перегрузишь в мой багажник, и свободен, — приказал Ребров сержанту, вылезая из «волги». Ольга постучала в заднее стекло «Жигулей»:

— Ау!

Штаубе проснулся, открыл дверь, она села на переднее сиденье:

— С добрым утром, милые.

— Как? — морщась, спросил Штаубе.

— Отлично! — радостно шепнула она. — Вон, смотрите.

Штаубе оглянулся. Сержант подносил к «Жигулям» металлический ящик.

— Става Богу.

Ребров захлопнул багажник, сел за руль:

— Здравия желаю, Генрих Иваныч.

— Дали? 48?

— 48, — Ребров завел мотор. — Вы не замерзли здесь?

— А я дважды заводил. Погодите, а как с Клоковым? А Басов что? Выписку нашли сразу?

— Сразу! — Ребров посмотрел на Ольгу, они засмеялись. — Сразу!

— А этот говнюк, Сотников, торговался?

Ребров с Ольгой засмеялись громче.

— Погодите, чего вы ржете, расскажите толком? Мне к Коваленко ехать?

Сережа проснулся, громко зевнул:

— О-о-ой… холодно… а Олька где?

— Я здесь, милый. Спи.

— Я есть хочу.

— Да, — посерьезнел Ребров, — есть. Нам всем пора пообедать. А точнее — поужинать.

— Может — к Михасю? — предложила Ольга. — Жутко в баню хочу.

— К Михасю? Без звонка? — потер лоб Ребров.

— Именно — без звонка! — Штаубе надел шапку. — Да эта сволочь должна вам в любое время суток жопу лизать, не разгибаясь! Поехали.

Они сидели за столом в пустом банном зале с мраморными колоннами и бассейном. Ребров и Штаубе были в простынях, Ольга и Сережа — голыми. Официант принес десерт и шампанское.

— За удачное, — пробормотал разомлевший Ребров.

Чокнулись и выпили.

— Еб твою… — Штаубе поморщился, взял бутылку. — Полусладкое. Вот пиздарванцы. Человек!

Подошел официант.

— Что это за говно ты нам принес? На хуй нам полусладкое? У вас что, нормального шампанского нет?

— Извините, но завезли только полусладкое.

— Еб твою! — Штаубе ударил бутылкой по столу. — Зови сюда Михася!

— Одну минуту…

— Генрих Иваныч, да все хоккей, — Ольга допила, встала и бросилась в бассейн. — Сережка, иди ко мне!

Сережа прыгнул в воду.

— А вот это… после еды… вредно! — погрозит пальцем Ребров.

— Отлично! — закричала Ольга.

— Ей сиропа разведи водой — и тоже отлично будет, — проворчи Штаубе, откусывая от яблока.

Ольга схватила Сережу за руку, потянула на середину бассейна. Сережа завизжал. Вошел Михась.

— Что же это, друг любезный? — Штаубе щелкнул по бутылке.

— Михаил Абрамыч, извините ради Бога! — Михась прижал пухлую ладонь к груди. — С брютом щас такой напряг, все по валютным барам, нам вообще ничего не дают. Хотите «Напариули»? Джина с тоником? Ликерчик у меня хороший есть. Яичный.

— Яичный? — издевательски прищурился Штаубе. — Говно ты собачье! Ты видишь кто к тебе приехал?! Ты, пиздюк — в жопе ноги! Мы что тебе — бляди райкомовские, или уголовники твои, чтобы это пойло лакать?! Кто мы тебе, гад?! Отвечай! — он ударил кулаком по столу, опрокидывая бокалы.

— Генрих Иваныч, — поднял руку опьяневший Ребров, — ну не надо так… они же все… подчиненные.

— Прошу прощения, извините, пожалуйста, я щас принесу все, что есть, все, что есть! — забормотал Михась.

— Тащи все, гад! Все! Чтоб все стояло здесь! Все! — стучал кулаком Штаубе. — Полусладкое! Ты что, говнюк, в детстве сахара мало ел?! Или решил, что мы блокадники? Или ветераны войны, ебать их лысый череп?! Это им ты будешь клизму с полусладким вставлять в жопы геморройные, понял?! Им! А нам это… — он схватил бутылку и швырнул в Михася, — по хую!

Михась увернулся, бутылка разбилась о колонну.

— Браво! — Ольга зашлепала ладонями по воде.

— Ура! — закричал Сережа, держась за ее шею. Михась выскользнул в дверь.

— Какие твари! — тряс головой Штаубе. — Всех бы на одной веревке! Всех!

— Генрих Иваныч, вы чересчур категоричны, — Ребров открыл Ольгин портсигар, достал папиросу, — ты… или, нет… мы имеем дело с простейшими, знаете, такие инфузории. Amoeba proteus, которые, в свою очередь, являются пищей для более сложных созданий, для рачков, например, которых потом заглатывает кит, а на кита… потом нападают касатки, раздирают ему рот, вырывают жирный-жирный язык, а касаток уже ловят двуногие, на которых водятся насекомые паразиты. И надо сказать, дистанция между инфузориями и вшами — громадная… Давайте лучше еще водки выпьем.

— Виктор Валентиныч! — Штаубе отшвырнул надкусанное яблоко, — вы меня простите, по раскладке и по знедо вы — гений, но в жизни вы ничего не понимаете! Эта инфузория на «Мерседесе» разъезжает! Ему бляди из райкома и райисполкома сосут непрерывно! Его, пиздюка, подвесить бы за яйца, чтоб он ссал и срал бы одновременно! Инфузория! Говносос! Уебище пиздопробойное! Как я их, тварей толсторылых, ненавижу! Не-на-вижу! — он застучал кулаком по столу.

— Витя! Генрих Иваныч! Идите к нам! — закричала Ольга.

— Хватит ругаться!

— Вообще, идея не плоха, — Ребров закурил, бросил спичку в бассейн. — Генрих Иваныч, соблазнимся?

— Твари! Сраные твари! — Штаубе неряшливо налил водки себе и Реброву.

— Да хватит вам, — Ребров взял рюмку. — Удачное, удачное. Три дня тому назад… я был готов крест поставить. Пейте за наш промежуточный.