Сердца четырех - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 15

— Вот так, — Клоков подошел к сейфу, отпер ключом внешнюю дверцу, набрал шифр и открыл внутреннюю, — пусти козла в огород.

— Что? Зачем вы?! — воскликнула Ольга, морщась от боли.

— Еще ему добавь, — Клоков вынул из сейфа красную папку.

Солдат ударил Реброва сапогом в спину.

— Вопросы есть? — Клокоз подошел к Реброву, — Или все ясно?

— Все… ясно, — прохрипел Ребров.

— Номер замены?

— 28, ряд 64…

— Полоса?

— Восьмая.

— Хорошо, — Клоков открыл папку, вынул лист. — Итак, вместо вполне заслуженной пули в лоб вы получаете пробы. Сегодня, на шестом складе, вот по этой накладной. Вставайте.

Ребров с трудом встал.

— Держите, — Клоков дал ему лист, Ребров взял, стал морщась читать.

— Отпусти, — сказал Клоков солдату, тот отпустил Ольгину руку, помог ей встать.

— Теперь по лестнице наверх, — Клоков нажал кнопку, дубовая панель поехала в сторону, открывая ход в стене, дверь за собой захлопните. Возле санчасти моя машина с шофером.

Ольга первая вошла в проем.

— И на прощанье, от личного состава, — Клоков дал Реброву сильную пощечину. — Попадись ты мне еще хоть раз, вонючка. Пшел! — он пнул Реброва ногой. Ребров отшатнулся в проем, панель задвинулась. Внутри горели тусклые лампочки, наверх вела винтовая лестница. Ольга восторженно обняла Реброва:

— Ой, Витя! Витенька!

— Рано, рано, — зашептал он, отодвигаясь. — Двинулись.

Они поднялись по лестнице, открыли железную дверь и вышли из торца бойлерной.

— Где это… — завертел головой Ребров, — ага, вон санчасть.

— У тебя губа разбита, подожди, — Ольга достала платок, вытерла кровь.

— Пошли, пошли, — Ребров быстро зашагал к санчасти.

— Витя! Витенька! — Ольга догнала его. — Это же пиздец! Ой… миленький… сильно болит?

— Тихо.

Они миновали выходящих из столовой солдат, подошли к санчасти. Неподалеку стояла черная «волга». Ребров сел на переднее сиденье, Ольга сзади.

— Здравия желаю, товарищ подполковник, — сидящий за рулем сержант завел мотор.

— Здорово, — Ребров потрогал губу, — Москва, Дорогомиловская, дом 42.

— Есть, товарищ подполковник, — сержант включил передачу, машина тронулась.

— Как Дорогомиловская? — удивленно наклонилась вперед Ольга. — Зачем же?

Ребров строго посмотрел на нее.

— Я не могу! Я не смогу! Господи! — она закрыла лицо руками.

— Волга впадает в Каспийское море, — сухо произнес Ребров.

Ехали молча. На Большой Дорогомиловской свернули во двор и стали…

— Жди здесь, — сказал Ребров шоферу, быстро вылез из машины и открыл заднюю дверь. — Прошу.

Ольга выбралась из машины и побрела к подъезду. В лифте она разрыдалась.

— Ольга Владимировна, я прошу вас, — Ребров взял ее за руки, — я очень вас прошу.

— Ну зачем! За что мне… Господи, я не могу! — трясла она головой, — все же хорошо… ну, зачем?!

— Вы же все, все понимаете, вы помните 18 на раскладке, милая, мне самому тяжело, но мы на пути, и теперь так легко сорваться, разрушить все. Возьмите себя в руки, прошу вас, не губите наше дело. Мы не можем себе позволить расслабиться. Расслабиться — значит погибнуть, погубить других. Ну! — он встряхнул ее за плечи.

— Да, да, — всхлипнула Ольга, доставая платок, — погибнуть…

Они вышли из лифта, она вытерла лицо и Ребров позвонил в квартиру 165.

— Я не приказываю, я прошу, — сказал он.

Дверь открыл Иванилов. Он был в байковой рубахе, кальсонах и тапочках на босу ногу.

— В самый, самый раз, — заулыбался он, пропуская их в тесную переднюю, — а я вот это, съезд показывают, и там Ельцин им дает… В квартире громко звучал телевизор.

— Лезут на него, понимаешь, а он их глушит! Во, во… полозковцы. Может, чаю?

— Мы торопимся, Петр Федорович, — сухо сказал Ребров, расстегивая шинель на Ольге.

— Как знаете, — Иванилов выключил телевизор, открыт комод.

Ребров повесил шинель Ольги на вешалку, она сняла фуражку и прошла в маленькую смежную комнату. Иванилов вынул из комода серую папку, положил на стол.

— И поаккуратней, Петр Федорович, — Ребров прошел на кухню, посмотрел в окно. — У нас сегодня тяжелейший день.

— Все понял, — Иванилов с улыбкой вошел в смежную комнату и запер за собой дверь. Окно в комнате было плотно зашторено. Сидя на узкой кровати в углу, Ольга снимала сапоги.

Посередине комнаты стояло старое зубоврачебное кресло, над изголовьем которого был укреплен на столе стул с круглым отверстием в днище. Иванилов проворно разделся догола, положив одежду на угол кровати:

— Светлана Викторовна, давайте помогу.

— Отойдите! — дернула головой Ольга. Он отошел и встал возле кресла, поглаживая себя по плечам. Она разделась и села в кресло. Иванилов влез на стол, сел на укрепленный стул, спиной к Ольге. Его зад просунулся в отверстие, навис над Ольгиным лицом.

— Только не быстро, — произнесла Ольга, крепко берясь за подлокотники.

— Само собой… — Иванилов напрягся, шумно и протяжно выпустил газы в лицо Ольги. Она открыла рот, приложила к его анусу. Иванилов стал медленно испражняться ей в рот, тихо кряхтя. Ольга судорожно глотала кал, часто вдыхая носом. Голые ноги ее дрожали.

— Все, — пробормотал Иванилов, приподнимаясь. Ольга сползла с кресла на пол и замерла, всхлипывая и громко дыша.

— Все, все, — Иванилов слез со стола на пол, стал одеваться. — какой сегмент?

Ольга не ответила.

— Ну, я тогда там… — он оделся и вышел из комнаты.

Ребров пил молоко на кухне.

— А какой сегмент-то? — громко спросил Иванилов. Ребров поставил стакан, вошел в комнату:

— Восемнадцатый.

— Так. Восемнадцатый, — Иванилов выдвинул нужный ящик сегментной картотеки, достал след.

— И пожалуйста в двух экземплярах.

— Хорошо, хорошо.

Иванилов вынул из папки две разметные сетки, приложил след и обвел.

Вошла Ольга, застегивая китель.

— Как вы? — приблизился Ребров. Она покачала головой. Он вынул носовой платок, вытер ее коричневые губы:

— Все будет хорошо.

— Сделано, — Иванилов убрал след и папку и тут же включил телевизор. — Интересно, продавит он собственность?

Ольга пошла одеваться. Ребров взял сетки, сложил, спрятал в карман.