Танкист-штрафник (с иллюстрациями) - Першанин Владимир Николаевич - Страница 50

Успех был полный. Сумели уйти лишь два мотоцикла и один грузовик. Остальное горело, трещало и взрывалось. Десантники добивали уцелевших немцев. Потом вдруг раздался сильный взрыв. Наш Т-60 подбросило вверх, разлетелась левая гусеница вместе с передними колесами. Мгновенно вспыхнул бензин. Мы поняли, что танк в горячке налетел на нашу собственную мину. Механик-водитель погиб. Командир танка скатился с невысокого корпуса, его оттащили от горящей машины, потушили одежду.

По приказу Крылова собирали документы убитых, автоматы, запасные магазины, ручные гранаты. Капитан нас торопил, поглядывая на небо. Я подбежал к бронетранспортеру, в который стрелял. Заглянуть внутрь не удалось, он полыхал вовсю, разбрасывая брызги бензина. Фельдфебель или унтер, старший машины, лежал рядом. Закрываясь от огня, мы со стрелком-радистом Урезовым оттащили его в сторону. Достали массивный «Вальтер» с запасной обоймой, бумажник с документами, кое-какие мелочи из карманов. Юрик тут же стал выпрашивать отдать «Вальтер» ему, но я пожадничал. Пистолет с никелированным стволом казался таким прикладистым и красивым.

– У тебя пулемет есть. Кстати, почему стрелять перестал?

– Патрон заело, – отмахнулся Урезов. – Ну, подарите пистолет, товарищ сержант. У вас «тэтэшник» имеется. Зачем вам два?

– Пулемет исправил?

– Потом…

– Беги, исправляй. Немедленно.

Одна из новых немецких противотанковых пушек осталась почти целой, разбило лишь прицел и помяло станины. Коротко посовещались, забирать с собой или нет. Решили, что без прицела она мало чего стоит. Саперы взорвали ее, а мы торопливо строились в походную колонну. Первую нашу операцию в немецком тылу можно было назвать удачной. Уничтожено три бронетранспортера, семь грузовиков, четыре 75-миллиметровых противотанковых пушки. Адъютант комбата доложил, что собрано штук шестьдесят солдатских книжек, всяких аусвайсов и алюминиевых «смертных» жетонов. Еще десятка четыре немцев горят в бронетранспортерах и грузовиках.

– Сотню фрицев угробили, – сказал он, вешая на плечо противогазную сумку с документами.

– Две сотни, – передразнил его Крылов. – Считать будут по документам. Что там с нашими потерями?

– Механик-водитель Т-60 и один боец из десанта погибли. Командир танка тяжело ранен.

– Перевязку закончили?

– Так точно.

– Тогда уходим.

Адъютант комбата, молоденький младший лейтенант, розовощекий, похожий на мальчишку-старшеклассника, лихо откозырял. На плече вместе с сумкой висел трофейный автомат. Придерживая планшет, полез на броню танка. Часть пути мы прошли по дороге. Ребята с БТ-7 и десантники перехватили вырвавшийся грузовик и разбили его снарядами. Немецкие мотоциклисты сумели ускользнуть. Круто свернули с дороги и, отстреливаясь из пулеметов, скрылись. Ранили одного десантника.

Мы спешно уходили, свернув на еле заметную колею, ведущую в глубь леса. Собрались все уже ближе к вечеру. Поужинали консервами и хлебом с соленым маслом. Крылов разрешил вскипятить на малом огне чай. С командирами взводов и танков разбирали операцию. Т-60 взорвался на собственной мине из-за суетливости командира. Капитан выражений не выбирал:

– Ладно, механик погиб смертью храбрых. Жаль, что похоронить не сможем. А вот что с командиром делать?

Командиру танка, старшему сержанту, досталось крепко. От сильного удара у него были повреждены внутренности, сотрясение мозга не позволяло двигаться. Успел в горячке, как я в свое время, выскочить из танка, а на большее сил не осталось. Старшина-фельдшер долго ощупывал неподвижное тело танкиста. Покачал головой:

– Его возить нельзя. Мочевой пузырь отбит, вон, подштанники все в крови. И глаза в разные стороны смотрят. В общем, тяжелый.

– Выживет? – спросил кто-то. Фельдшер пожал плечами.

– Я внутрь заглянуть не могу. Вряд ли. Ему операция немедленная нужна.

Десантника с БТ-7 тоже зацепило крепко. Пуля перебила кисть, тоже требовалась операция. Старшина обработал, перевязал рану и, глядя, как мучается, стонет парень, после короткого раздумья достал ампулу морфина.

– У меня их всего ничего. Придется потратить.

Война в тылу врага оборачивалась другой стороной.

Даже ранение, не смертельное в обычных условиях, оборачивалось тяжелыми последствиями. Мы с экипажем доливали топливо из запасного бака. Пустые баки, консервные банки и прочий мусор Крылов приказал закопать.

Потом он вызвал меня. Вместе с командиром взвода разведки они сидели у «тридцатьчетверки», пили чай, вскипяченный в окопчике под танком. Для разрядки перед ужином выдали по сто граммов водки. Усадив меня, Крылов скомандовал адъютанту:

– Санек, налей-ка всем еще по сто граммов.

Всем, это Крылову, Шевченко, командиру танка и мне. Закусили сухарями с чаем. Потом капитан похвалил меня, сказав, что стреляю я неплохо. И без перехода – сообщил, что я поступаю в распоряжение командира разведки.

– Федор тебе все объяснит. А ситуация такая, что у нас форы всего дня два-три. Потом за нами охотиться начнут. Таких эффективных ударов может не получиться. Завтра снова воевать, понял?

– Понял.

– Если понял, топай с Федором, он тебе все объяснит.

Начальник разведки, худощавый, спортивно сложенный, привел меня к своему взводу. Объявил, что завтра на рассвете моя «тридцатьчетверка», его Т-60 и мотоцикл пойдем в сторону моста через речку, названия которой у меня не осталось в памяти.

– Там удобное место для засады, – объяснил он. – Наверное, и мост взорвем, если все нормально сложится. Как сегодня.

И вопросительно глянул на меня.

– Пойдем, – пожал я плечами. – Не в лесу же отсиживаться.

Не услышав моей реакции на вторую часть своей фразы, спросил:

– Или считаешь, Алексей, что сегодняшнюю операцию не слишком удачно провели?

Я не собирался лезть в откровенность. Сто граммов, выпитых вместе, еще не повод обсуждать дела с командиром разведки. Крылову и ему виднее, удачно или нет все получается.

– Давай на «ты», – хлопнул он меня по колену. – И без званий. Завтра вместе в бой. Сколько мы сегодня фрицев угробили? Сотню или возле того. Плюс три бронетранспортера, восемь грузовиков и батарею противотанковых пушек. У нас по дури танк взорвался, двое погибших, а третий, видно, к утру кончится. Можно такую цену платить? Ах, да еще двое вчерашних. Итого – четверо погибших и один смертельно раненный.

– Ну, вчера мы одного сами угробили, – сказал я.

– Ты имеешь в виду раненого на нейтралке? Спасибо за откровенность. А куда его девать надо было? Отпустить? Так с языками не церемонятся. Его живьем фрицы на куски порезали, если б поймали. И уже вчера бы знали, сколько танков, боеприпасов, людей. И что от нас ждать можно. А пока мы еще мираж. Роту фрицев уделали и завтра, уверен, сработаем не хуже. Может, и послезавтра.

– Мотоцикл можно было выделить?

– Мотоциклы мне слишком нужны, – Шевченко развел руки. – Не дал я, не обессудь. Мотоциклы – мои глаза и уши. Я пять штук просил, а мне один выделили. Второй – украл. Если вернемся, разборки предстоят. Война в тылу штука жестокая. Вот представь, если бы немец такими силами деревеньку держал или высотку, сколько бы мы людей в атаках «на ура» положили? Две, три сотни? Может, и больше.

– Может, и больше, – подтвердил я. – Роту немцев, да еще с орудиями и минометами, с позиций трудно сковырнуть. По пять раз батальоны в атаку бросают.

Молча курили. Я обдумывал слова Федора Шевченко. В той обстановке, в которую я попал, действовали свои правила. «Мы своих не оставляем!» – красивая фраза. Но здесь она приобретает другой, зловещий смысл. Тяжелораненые обречены, и ничего с этим не сделаешь. Слишком страшная и безжалостная идет война. Их даже не оставишь в глухих деревнях у надежных людей, как мы поступали осенью сорок первого, выходя из окружения.

– Все переварил? – спросил старший лейтенант. – И еще добавлю. Если тебе ногу перебьют, не мучай себя и людей. Застрелись. Нет здесь другого выхода. Ладно, иди, готовься.