Марафон длиной в неделю - Самбук Ростислав Феодосьевич - Страница 52

— Как тебе нравится, Федор, нам уже кадры начали подбирать... Помощников, понимаешь?..

Федор поиграл выпуклыми бицепсами на руках. Ответил спокойно:

— Но ведь, я слышал, его рекомендует сам святой отец Василий!

— Ну-ну... — неопределенно протянул Гаркуша. — Так рассказывайте, уважаемый пан Палкив.

Сорока проглотил и эту пилюлю — ничего, когда-нибудь он поквитается с этим нахально-самоуверенным типом, нацепившим погоны майора. Однако заискивающие нотки явно звучали в его тоне.

— Конечно, вы можете иметь свое мнение, но Гимназист — хлопец надежный. Зовут Юрком Штунем, тут, во Львове, кончал гимназию. Отец Василий рекомендовал его мне. А потом поступил приказ послать на Волынь десяток стрелков, чтобы встретить таких, как и вы, то есть агентов. Я послал сотника Муху с Гимназистом. Получил сведения, что задание выполнили (та группа работает в районе Ковеля), а Гимназист угодил в облаву. Потом его взяли в армию, но он удрал и пробрался во Львов.

Гаркуша переглянулся с Федором.

— Та-ак, — сказал без энтузиазма, — удрал, говорите?

— Я разговаривал со святым отцом, — ответил Сорока. — Тот посылал служанку в село под Куликовом, где Гимназист ночевал перед тем, как попал во Львов. Порядок: старая проныра все разнюхала.

— А раньше? — спросил Гаркуша.

— Что — раньше?

— Раньше, спрашиваю, где ночевал?

— Не можем мы все проверить.

— Само собой, не можете...

— Я считаю, Гимназиста надо привлечь. Я ему документы моего племянника отдал. Настоящие документы, вот и устроится, где прикажете.

— Подождите, — оборвал Сороку Гаркуша, — и где этот Гимназист? Сейчас?

— Как где? У меня, конечно.

— В вашей квартире?

— Так мой же племянник... Имею две комнаты... Почему же одну не уступить?

Гаркуша вдруг резко отодвинул поднос, так, что кофе из чашек пролился.

— Вы или дурак, Палкив, — крикнул он, — или типичный предатель! Представляете, что наделали?

Сорока побледнел, но ответил с достоинством:

— Привлек в группу проверенного человека.

— Кто дал право? — с ненавистью выдохнул Гаркуша. — Кто уполномочил тебя?

— Но ведь, прошу я вас, отличный хлопец.

— Знаешь, сколько отличных хлопцев во Львове? И сколько среди них энкавэдистов?

— Скажете такое, я-то его знаю, да и отец Василий...

— Самодеятельность, — стукнул кулаком по столу Гаркуша. — За такую самодеятельность снимают голову!

— Я попросил бы уважаемого пана!.. — не выдержал Сорока.

— Ты слышишь?.. — с иронией спросил Гаркуша у Федора. — Он просит нас, он протестует, вы именно это имели в виду, пан Палкив?

Сорока смекнул, что перебрал, и пошел на попятный:

— Прошу прощения, пан майор.

Видно, угодливый тон Сороки пришелся по душе Гаркуше. Но сказал все же сердито:

— Чтобы это было в первый и последний раз, пан Палкив.

— Уже понял.

— А понимаете, что в свою квартиру на Зеленой вам возвращаться теперь нельзя?

— Почему?

— В нашем деле нет мелочей, — сказал Гаркуша, — поймите это, наконец. И вы допустили ошибку.

— Но ведь сам святой отец...

— Не имеете права привлекать даже самого господа бога. Я для вас бог, и только я принимаю решения.

В конце концов это было правильно, и Сорока, хоть и со скрипом, должен был согласиться.

— Что же делать? — спросил он.

— А вот что... — Гаркуша задумался лишь на мгновение. — Откуда-нибудь позвоните Гимназисту. Боже сохрани, только не с работы, а то, может, телефон уже прослушивается.

— Ну что вы! — замахал руками Сорока, но Гаркуша оборвал его:

— Понятно?

— Еще бы!

— Так слушайте дальше. Позвоните и скажите, что должны уехать на две-три недели в командировку. Надеюсь, вы не сказали этому хлопцу, где служите?

— Нет-нет.

— Хорошо. А Гимназисту прикажите устроиться на работу и ждать. Вот и все.

— А я куда?

— Смените квартиру.

— А если Гимназист обратится к святому отцу?

— Отец Василий будет предупрежден. Чтобы также не занимался самодеятельностью.

— Какие еще будут указания? — кротко спросил Сорока, поднимаясь со стула.

— Не соваться куда не следует, — грубо захохотал Федор, но Гаркуша остановил его властным жестом.

— Я выпущу вас через дыру в заборе, — сказал он. — Сегодня походите по городу, понаблюдайте, нет ли хвоста.

— Когда ехал к вам, никого не было, — заверил Сорока.

— Личные контакты пока что прекращаются, — приказал Гаркуша. — Связь только через тайник.

— Усек? — издевательски добавил Федор.

Сорока вышел, даже на взглянув на этого нахала. Из хама, сказано, никогда не будет пана, так надо ли обращать на него внимание? Быдло проклятое, схватить бы тебя в лесу да поставить к стенке. Вот уж покрутился бы...

Подумав так и зримо представив себе эту картину, Сорока почувствовал хоть какое-то облегчение и направился вслед за Гаркушей к дыре в заборе, тут же забыв о Федоре.

7

Утром Иванцив пошел не на работу, а в поликлинику и находился там около часа, ожидая приема врача.

Старшина Вячеслав Гудзик видел, как машинист, понурившись, сидел на стуле у кабинета терапевта. Впрочем, Гудзик заглянул в помещение лишь на несколько секунд, дабы убедиться, что Иванцив не покинул поликлинику, воспользовавшись другим выходом.

Старшина примостился на скамейке в соседнем скверике и, почти как все наблюдатели, сделал вид, что читает газету. Правда, Гудзик действительно читал ее, что не мешало ему фиксировать всех, кто выходил из поликлиники. Вероятно, визит Иванцива к терапевту увенчался успехом, потому что машинист вышел с довольным видом и бодрым шагом направился домой. Гудзик облегченно вздохнул: может, этот тип и в самом деле заболел, значит, будет отлеживаться несколько дней на радость оперативникам, которым поручена слежка.

К сожалению, эти прогнозы не оправдались: буквально минут через десять — пятнадцать Иванцив вышел из дома переодетым — вместо железнодорожной формы натянул старые ватные штаны, выцветшую куртку и шляпу с обвисшими полями. Нес корзину, скорее всего, пустую, так как легко помахивал ею.

Гудзик подумал, что Иванцив собрался на базар, но машинист держал путь к станции. За вагонами вышел к семафору, побеседовал о чем-то со стрелочником и, дождавшись, пока подали свежесформированный эшелон, сделал знак машинисту и поднялся на паровоз.

Эшелон двинулся в сторону Львова, и Гудзик успел вскочить на подножку одного из вагонов, катившихся мимо него по рельсам.

Поезд шел медленно, останавливаясь на каждом разъезде, и Гудзик все время пребывал в напряжении, ожидая, что Иванцив может соскочить на ходу. Но, к счастью, этого не случилось — Иванцив вышел на очередном разъезде, помахал на прощание машинисту и, не задерживаясь ни на миг, зашагал по шпалам в обратную сторону, обходя вагоны, стоящие на запасном пути.

Гудзик дождался, пока Иванцив спустится с насыпи, и осторожно пошел за ним. Сразу за разъездом начиналась вырубка, стояло несколько машин и подвод, наверно, из ближайших сел, и лесорубы кое-где валили деревья.

На Гудзика никто не обратил внимания, как впрочем и на Иванцива, — идет в лес человек с корзинкой, собрался за грибами, говорят, маслят сейчас навалом, — что же тут необычного?

За смешанным лесом, где трудились лесорубы, сразу начинался молодой сосняк. Маслята тут и правда попадались. Иванцив начал собирать их, и Гудзик подумал, что, по-видимому, все его старания сведутся к нулю. Старшина сделал крюк и вышел на опушку. Теперь Иванцив, если бы захотел пойти дальше в лес, начинавшийся за низиной, должен был непременно пересечь поляну, на краю которой в кустах засел Гудзик. Потому что справа начиналось болото, слева тянулась дорога, а какой же грибник пойдет дорогой. Правда, существовал и третий вариант: набрав грибов в посадке, машинист мог возвратиться к разъезду и сесть на первый попавшийся поезд до Стрыя.

Прошел чуть ли не час. Солнце пригревало, и Гудзика стало клонить в сон: мигал глазами и тер виски, про себя обзывая Иванцива всякими нехорошими словами, и едва не прозевал его. Машинист вышел из посадки незаметно, наверно, перед этим стоял среди сосен, осматриваясь, но Гудзика не мог заметить. Направился к дальнему лесу не просто через полянку, как пошел бы любой человек, — там вилась давно протоптанная тропинка, — а свернул в лещиновые заросли, где притаился старшина.