Марафон длиной в неделю - Самбук Ростислав Феодосьевич - Страница 51

— У нас сегодня... — Толкунов, хоть и вышло это у него неловко, попытался оправдаться, однако, так и не найдя, на что сослаться, ограничился неопределенным жестом. — Дела...

Пани Мария не была назойливой, она уяснила себе границы дозволенного в их отношениях, потому поспешила согласиться:

— Конечно, военные дела секретны... — Сделала таинственное лицо. — Но, может, паны офицеры все же найдут время? Я приготовлю грибы с картошкой, прощу учесть это... — Сказала так, будто коснулась военной тайны или узнала о чем-то конфиденциальном, глаза у нее в самом деле зажглись любопытством, темные, влажные, прекрасные глаза. У Толкунова неожиданно подступил комок к горлу, он хотел сказать, что ему нравятся и глаза пани Марии, и ее прическа, и розовые губы, вообще, все в ней... Толкунов ретировался в свою комнату, невнятно пролепетав:

— Учтем, конечно, учтем и постараемся прийти, уважаемая пани...

Из ванной вышел Бобренок.

— Я что-то слышал о грибах, — сказал он, широко улыбаясь. — Или показалось?

— Нет, — возразила хозяйка, — сегодня на обед будут грибы с картошкой, — настоящие маслята, и я приглашаю вас.

Бобренок, понятно, не знал, куда бросит их судьба не только в обеденное время, а даже через час, однако согласился с энтузиазмом:

— Великолепно!

— Ловлю вас на слове.

Теперь Бобренок стал искать лазейку для отступления:

— Во всяком случае, попробуем найти время.

— И слышать не хочу о делах — обязательно! — Как чуть ли не каждая женщина, пани Мария была слишком категоричной в своих желаниях и требованиях.

— Придем, — тут же пообещал Толкунов.

Снова позвонили — сосед принес грибы, и пани Мария повела его в кухню.

Толкунов вдруг стал серьезным, заглянул Бобренку в глаза и спросил:

— Ты женщине руку целовал когда-нибудь?

— Бывало.

— Неужто!.. И Галке?

Бобренку не понравилась настырность капитана, тем более расспросы о Гале. Все, что было между ними, никогда не выносил на люди, не так, как кое-кто из офицеров, любящих смаковать детали своих отношений с женщинами. Потому и ответил уклончиво:

— Какое это имеет значение... Да и зачем тебе?

— А он, — Толкунов кивнул на кухонную дверь, из-за которой доносились голоса разговаривающих, — ну, этот сосед, так он целовал ей руку...

— Ну и что?

— Но ведь наша хозяйка не буржуйка!

— Брось, на Западе так заведено.

— Не избавились еще от панских привычек.

Бобренок спросил вдруг:

— А тебе не приятно было бы поцеловать ей руку?

Толкунов покачал головой, не задумываясь. Однако ответил не очень уверенно:

— Зачем это?

— А затем, что она женщина. И если еще любимая женщина!.. Представляешь себе?

— Представляю, — вздохнул Толкунов. Внезапно и в самом деле представил, как гладит его щеку пани Мария своей нежной ручкой, а он целует ее. — Нет, — сказал решительно и твердо, но почему-то запнулся. — Пожалуй, нет... — Поправил кобуру с пистолетом. Подумал, что ему, наверно, все же больше подходит стрелять, преследовать врага, чем разводить всякие антимонии с женщинами, даже такими красивыми, как пани Мария. Но эта мысль не принесла облегчения, и Толкунов сказал резко: — Заболтались мы тут с тобой, майор, а для нас это сейчас ненужная роскошь. Ведь враг не спит!

— А Родина-мать зовет! — в тон ему ответил Бобренок. Взглянул на часы. — У нас еще двадцать три минуты. Как раз хватит, чтобы попить чай и не опоздать к Карему.

Будто в ответ хлопнула входная дверь — сосед ушел, а пани Мария заглянула в комнату.

— Паны офицеры, — позвала, но смотрела только на Толкунова, — прошу к чаю.

6

Сорока шел быстро, вроде и не оглядывался, однако видел все, что делалось сзади. Переходя улицу, незаметно покосился через плечо, потом нарочно споткнулся, и какого-то мгновения ему хватило, чтоб увидеть: никто за ним не идет. И все же, сворачивая в узкий проулок, в конце которого виднелся зеленый забор, Сорока остановился и сделал вид, что завязывает шнурки на ботинке — прием не новый, но надежный. Теперь он окончательно убедился, что никто за ним не следит — улицы в это время пустынны, и лишь старая женщина, только что разминувшаяся с ним, остановилась у магазинчика.

Сорока приблизился к зеленому забору, постоял несколько секунд у калитки и, уверившись, что никто не показался из-за угла, решительно открыл ее. Зазвенел колокольчик, предупреждая о его приходе, однако на крыльцо дома, стоявшего в глубине двора, никто не вышел. Но Сорока знал, что эта невозмутимость и спокойствие обманчивы, а его приход не остался незамеченным. Он невольно подтянулся и направился по бетонированной дорожке к дому медленно, чтоб успели рассмотреть и узнать.

Сорока вошел в переднюю. Тут уже стоял высокий и плотный человек в погонах майора, без пояса и в шлепанцах на босу ногу. Он смотрел вопросительно и настороженно.

— Неотложное дело, пан Игорь, — поспешил объяснить Сорока, и лишь тогда человек посторонился, давая ему дорогу. Сорока направился в комнату, спиною ощущая тяжелый взгляд высокого.

— Ну, что за неотложное дело? — спросил тот недовольно.

— Во-первых, — Сорока достал из кармана маленький, аккуратно сложенный листочек бумаги, — новые сообщения из железнодорожного узла...

— Должны были положить в тайник.

— Да, — согласился Сорока, — я это знаю и ради очередного сообщения не нарушил бы порядок. Но есть возможность привлечь в нашу группу еще одного человека, а без вашего разрешения... — развел руками.

— Кто? — коротко спросил майор, не предлагая Сороке сесть.

— Один хлопец, точнее, юноша, был в моем курене, прозвище Гимназист. Его рекомендовал и сейчас рекомендует отец Василий.

Видно, рекомендация святого отца и тут ценилась довольно высоко, потому что майор смягчился и предложил:

— Кофе хотите?

— Не откажусь.

— Федор, — кликнул кого-то высокий, — организуй кофейку. И иди к нам. — Обернулся к Сороке: — Докладывайте.

Сорока смотрел в спокойные, но пронизывающие насквозь глаза майора и, как всегда, ощущал перед ним свою мизерность и даже ничтожество. Сначала это бесило его — привык к власти и беспрекословному повиновению подчиненных, но после того, как курень окружили и разбили в коротком бою в лесах за Бродами, пришлось привыкать к новому положению. Тогда ему удалось с двумя верными людьми пробиться сквозь чекистский заслон, обойти ночью Броды и пробраться во Львов. Тут получил приказ главного штаба: осесть в городе, по возможности устроиться на железной дороге или на почте. И вот теперь бывший куренной находился в подчинении гитлеровского резидента Ивана Строева, действовавшего под видом майора интендантской службы Игоря Гаркуши и возглавлявшего группу шпионов, оставленную фашистским разведорганом «Цеппелин».

— Так что же это за личность, ваш Гимназист? — заинтересовался Гаркуша.

— Разумный хлопец, — угодливо сказал Сорока. — В моем курене возглавлял канцелярию и вел все дела.

— Сам отец Василий рекомендует его? — задумчиво переспросил Гаркуша.

— Да.

— Но ведь ваш курень, насколько мне известно, уничтожен энкавэдистами? И никто, кроме вас, не вырвался из окружения?

— Не совсем так. Вместе со мной вышли еще двое стрелков.

— И этот Гимназист среди них?

— Нет.

— А где же он был?

— Оставил курень еще до того боя.

— Как это — оставил? — насторожился Гаркуша.

— По моему приказу.

— И где все время шатался?

Сорока хотел рассказать о приключениях Гимназиста, но заскрипела дверь, и здоровяк в пижамных штанах и расстегнутой рубахе, из-под которой выпирала поросшая волосами грудь, принес поднос с кофейником и чашками. Он держал его на трех растопыренных пальцах, словно не чувствуя никакой тяжести, нес, забавляясь, и ловко поставил поднос на стол, покрытый пестрой скатертью с бахромой.

Сороке надоело стоять перед Гаркушей, с облегчением взял чашку и устроился за столом, а майору, видно, расхотелось кофе, он, обернувшись к верзиле, бросил свирепо: