Последняя тайна храма - Сассман Пол - Страница 56

Зуд. Снова, как и раньше, он чувствовал этот зуд. «Разница между хорошим копом и великим копом, Арие, – наставлял его в свое время старый полковник Леви, – состоит в том, что хороший коп приходит к выводу, будто в деле что-то не так, опираясь на факты и логику. А великий коп это чувствует , еще не зная фактов. Инстинкт, как у собаки, понимаешь? Зуд в печенке – вот в чем разница».

И правда, этот зуд, не дававший ему заснуть, преследовавший дома и на работе, всегда выводил его на верный путь, даже вопреки мнению коллег и свидетельствам очевидцев. Так было с делом мошенника Рехевота, когда все как один уверяли Арие, что он бредет в пустоту, пока компьютерный спец не откопал заброшенные файлы, которые доказывали правоту Бен-Роя. Так было и с делом переселенца Шапиро, когда все свидетели указывали на арабского паренька, и лишь Арие был уверен, что мальчишка невиновен. Ему здорово досталось тогда от начальства, но он не переставал круглые сутки перечитывать протоколы, и наконец справедливость восторжествовала: в подвале дома раввина был найден топор. «Я горжусь тобой, Арие, – сказал ему полковник Леви, зачитывая похвальную грамоту за выдающиеся успехи. – Ты великий коп. И станешь еще лучше, если всегда будешь доверять своему шестому чувству».

Стоит ли говорить, что год назад Бен-Рой перестал следовать совету наставника? Работа стала механическим исполнением обязанностей; былая страсть, огонь в глазах, стремление во чтобы то ни стало докопаться до самой глубины, как у Аль Пачино в его любимом фильме, – все пропало. И даже зуд исчез.

До этого самого дня. Сейчас Арие почувствовал такой зуд, какой редко бывал у него и прежде, в славные моменты молодости. Он пытался забыть о деле, но страшный зуд буквально сжигал его изнутри. Бен-Рой ощущал всем телом, что в деле Шлегель есть какая-то загвоздка. Арабские дети, пробирающиеся в еврейский квартал, чтобы спалить квартиру неприметной женщины? Нет, здесь явно не хватало какого-то звена…

– Будь ты проклят, Хедива! – процедил взбешенный Бен-Рой. – Будь ты проклят, чертова египетская скотина!

Арие мялся еще пару минут, стараясь отделаться от мысли, что ему надо поглубже покопаться в деле Шлегель, – так не хотелось помогать египетскому следователю. Наконец, не в силах сдержать неимоверный зуд по всему телу, Бен-Рой схватил трубку телефона и резкими движениями набрал цифры вызываемого номера.

– Слушай, Фельдман, мне нужны материалы дела о поджоге пятнадцатилетней давности. Что? Не твоего собачьего ума дело! Тебя разве не учили неукоснительно выполнять приказы старших по званию? Давай, найди мне эту папку, да поживей!

Досье искали почти два часа. Невесть какими судьбами его занесло в участок Мория, в другом конце города. Когда же взмыленный от быстрой езды на велосипеде курьер все-таки принес папку, Бен-Рой заперся в кабинете, уселся за рабочий стол и начал жадно читать, периодически глотая из фляжки.

Первое, что бросилось ему в глаза, было несовпадение даты и времени поджога с тем, что рассказала госпожа Вейнберг. По ее словам, поджог случился через день или два после убийства Ханны Шлегель; однако, согласно записям в досье, квартира сгорела в тот же самый роковой день – возможно, лишь пару часов спустя после убийства. Поразительное совпадение, которое заставило бы задуматься даже самого неопытного следователя.

К огромному разочарованию Бен-Роя, никаких улик, которые могли бы хоть как-то прояснять параллельность совершения двух преступлений, в досье не нашлось. Помимо показаний соседей по дому, в том числе и госпожи Вейнберг, а также фотографий сожженной квартиры, к досье были прикреплены протоколы ареста трех арабских детей, задержанных по обвинению в умышленном поджоге. Старшие были признаны виновными и получили по восемнадцать месяцев колонии для несовершеннолетних; младший (в протоколах мелькало лишь его первое имя – Ани) был отпущен по причине малолетства – ему было всего семь лет, – а также из-за отсутствия улик.

Почему они подожгли именно эту квартиру, в один день с убийством проживавшей в ней женщины? Мальчишки, точно сговорившись, отвечали на этот вопрос одинаково: «Чтобы вам нагадить!» – и ведший допрос следователь, по всей видимости, счел такой ответ исчерпывающим.

Бен-Рой дважды перечитал записи, затем откинул назад голову и вылил в себя остатки водки из фляжки. Было очевидно, что в этом деле ничего не сходится. Зуд под кожей не ослабевал, а только усиливался. Самым мучительным был вопрос: можно ли еще что-то сделать? Квартиру сожгли пятнадцать лет назад, все улики утеряны, а злоумышленники сменили либо адреса, либо фамилии, а скорее всего – и то и другое. Пришлось бы потратить месяцы, чтобы это перепроверить, и ради кого? Ради какого-то паршивого египетского ублюдка?

– Зооби![64] – пробормотал Бен-Рой. – Черт с ним, с этим зудом, все равно ничего здесь не выудишь.

Он закрыл папку, швырнул ее на стол и набрал номер архива участка Мория. Хотел сказать, что досье ему больше не нужно, но в этот момент заметил мелкую, почти выцветшую, надпись на обороте папки. Арие подвинул папку ближе и нагнулся. С большим трудом разобрал беглый, неровный почерк: «Ани – Хани аль-Хаджар Хани-Джамаль. Род. 11.02.83, лагерь аль-Амари».

Не кладя трубку, он медленно, словно не решаясь, вытащил из стопки документов под столом досье задержанного им на днях палестинца. Потом открыл папку и устремил взгляд на лаконичные биографические данные:

«Имя: Хани аль-Хаджар Хани-Джамаль

Возраст: 20 лет

Дата рождения: 11 февраля 1983 г.

Адрес: проезд Гинна, д. 11, лагерь аль-Амари, Рамалла».

– Шалом, архив участка Мория!

Бен-Рой не слышал голос в трубке, упершись взглядом в арестантскую форму палестинца.

– Алло, архив слушает!

– Да-да, – отозвался следователь. – Бен-Рой, участок Давида.

– Здравствуйте! Ну так что, досье вам больше не нужно?

Он замолк на некоторое время, а затем нетвердым голосом ответил:

– Знаете, наверное, я его еще подержу.

Луксор

На улице уже стемнело, когда Халифа вышел из интернет-кафе. Глаза у него были красные как у рака, а во рту пересохло от никотина. Он побрел через шумный базар, не обращая внимания на яркий свет фонарей, громкую музыку, толкущихся людей; у одной палатки остановился, чтобы купить банку спрайта. Дойдя до набережной. Халифа медленно спустился по истертым камням лестницы к самому Нилу, так что мутная вода заплескалась у его ботинок.

Как ни странно, после всего, что он прочитал и увидел, после всех этих фотографий, цифр, свидетельских описании, хроник он думал только о своей семье. Зенаб, Батах, Али, малыш Юсуф наполняли светом его жизнь. «Что бы я чувствовал, случись подобное с ними?» – спрашивал он себя, и перед его мысленным взором представали кошмарные фантазии: Зенаб в виде скелета с пустыми глазницами, Батах и Али в яме с тысячами безымянных детских тел… «Что бы я сделал? Как бы я жил с такой болью в сердце?» Халифа уже потерял многих близких людей: отца, мать, старшего брата Али, в память о котором он назвал своего сына. Но они умерли не на омерзительной скотобойне, истощенные до костей, забитые и зверски замученные. Он не мог представить, чтобы такое могло произойти с его родными. Слишком больно становилось при одной мысли о подобном ужасе, словно от скрежета ногтей по стене.

Тяжело вздохнув. Халифа допил свой спрайт и вспомнил самые радостные мгновения их жизни. Он вспомнил, как они плавали вниз по реке на тринадцатилетие Батах, устроив пикник на уединенном островке, а на обратном пути в Луксор любуясь закатом. Вспомнил поездку на верблюжий рынок в Каире незадолго до рождения Юсуфа, когда Батах заплакала, оттого что животные были такие худые и несчастные, а Али в шутку начал торговаться с одним из вредных продавцов. А как ему было приятно, когда совсем недавно, на его тридцатидевятилетие, домашние преподнесли ему «исторический» сюрприз – нарядились в древних египтян и радостно улюлюкали в знак приветствия! Он хохотал про себя, вспоминая малышку Юсуфа в немесе[65] и Зенаб в облачении царицы Нефертити. Как дороги они ему были и как мало он заботился о них! Его зарплата не выросла за пять лет, и по сравнению с тем, что получает Хосни, это сущие гроши. И тут Халифа снова задумался, что было бы, если бы его родных не стало. Он не выжил бы, он ни за что не справился бы без них. Он стал еще больше корить себя за невнимательность, зато, что так мало времени проводит с женой и детьми.