Буря на озере - Самбук Ростислав Феодосьевич - Страница 26

Фотографии Каленика — детские и в зрелом возрасте. Он с женой во время свадьбы. Суровый, изучающий взгляд. Несколько любительских снимков:

Каленик с большой щукой на берегу озера, Каленик косит сено, стоит в толпе колхозников у кладовой. Каленик среди отдыхающих в Крыму. Стандартные фото невысокого качества. Шугалий перевернул последнюю страницу альбома и хотел уже отложить его в сторону и вдруг увидел, что подкладка его повреждена: может, фабричный брак, а может, разрезано и аккуратно подклеено потом. Лезвием ножа поддел подкладку, она поддалась сразу, и капитан увидел в тайнике фото. Пожелтевшее любительское фото двух мужчин, о чем-то непринужденно беседовавших между собой.

Если бы этот снимок лежал в куче других, Шугалий, возможно, и не обратил бы на него внимания — какие-то знакомые Каленика, судя по одежде, военных лет: на одном, высоком и солидном, немецкий мундир без погон и петлиц, другой — низенький, коротконогий и лысый. Шугалий присмотрелся внимательнее: кажется, он видел где-то лысого коротыша, но где именно? Фото тридцатилетней давности, но черты лица удивительно знакомы.

Шугалий закрыл глаза и вдруг вспомнил. Да, сомнений быть не могло: с фотографии на него смотрел Бабинец, сам Федор Антонович Бабинец, озерский аптекарь.

А кто второй?

Шугалий огляделся: Каленик сидел в другой комнате и не мог видеть, что капитан нашел фотографии в альбоме. Шугалий засунул снимок обратно под подкладку и перешел с альбомом в спальню. Сел напротив Каленика, вытащил снимок, на котором тот был сфотографирован у кладовой.

— Кто это? — ткнул пальцем в первого попавшегося человека на снимке. — А это?

Полистав страницы, задал еще несколько вопросов, следя за тем, как настороженно смотрит на него Каленик. Закрыл альбом. Каленик облегченно откинулся на спинку стула, и тогда Шугалий быстро вытащил из-под подкладки фотографию с Бабинцом.

У Каленика округлились глаза, он отодвинулся вместе со стулом — впервые у него не выдержали нервы, но все же попробовал исправить ошибку — оглянулся на оперативников, перебиравших вещи в шкафу, и заметил:

— Нельзя ли поаккуратнее? Убирай потом за вами!

Шугалий положил снимок себе на колени так, чтобы Каленик мог видеть его. Спросил:

— Откуда он у вас?

— Когда-то… — пробормотал он, очевидно не зная, что сказать. — Да, когда-то, — наконец нашелся он. — Слыхали небось о грехах моей молодости? У бандеровцев я, значит, был, не скрываю. Вышел с повинной…

А это так, старое фото, хотел выбросить, да черт попутал — почему-то спрятал…

— Это Бабинец? А кто высокий?

Каленик шмыгнул носом.

— Наш командир, значит… Куренной, кто же еще?

Стецишин…

— Куренной Стецишин? — не поверил Шугалий.

— Он, а кто же еще? — повторил Каленик.

— А как попало это фото к вам?

— Так я сам и фотографировал. Случайно, значит…

Никто не знал, что Стецишин с Бабинцом встречались. Я и сфотографировал их незаметно на всякий случай.

Шугалий уже понял все.

— А после войны нашли Бабинца и показали ему фото. И он все время был в ваших руках?

У Каленика снова округлились глаза.

— Нужен он мне…

— Еще как нужен! Бабинец работал в Любеке и сообщил Стецишину, когда городской гарнизон оставил город. И тогда вы ворвались в Любень…

— Меня там не было, — быстро возразил Каленик. — Я оставался на базе.

— Разберемся, — весело сказал Шугалий. — Теперь мы во всем разберемся… Когда сделан снимок?

— А там карандашом на обороте отмечено.

Действительно, на обороте снимка с трудом можно было разобрать цифры:

«1943».

Шугалий спрятал фотографию.

— В субботу семнадцатого августа, — сказал он, пристально глядя на Каленика, — приблизительно в пять часов к вам приехал на велосипеде Федор Антонович Бабинец. Он сообщил, что дело дрянь, потому что сын Стецишина Роман, приехавший из Канады, случайно проговорился ветврачу Завгороднему о давнишних связях Бабинца с бандеровцами. Надо было действовать немедленно и энергично, и вы решили убрать Завгороднего. Не так ли?

Каленик внимательно слушал Шугалия. Он успел овладеть собой, сидел прямо и смотрел куда-то мимо капитана. Покачал головой.

— Все это пустые выдумки, — спокойно возразил он. — Я не видел Бабинца уже полгода, а может, и больше. Не видел и видеть не хочу.

— Вы виделись с ним еще вчера или сегодня ночью, — уверенно возразил Шугалий, — когда Федор Антонович передал вам блесну Завгороднего.

Каленик не шевельнулся.

— И надо же выдумать такое!.. Уже и блесну мне приписываете. Это, извините, бессмыслица.

— Не такая уж и бессмыслица, Зенон Хомич, и вы это очень хорошо знаете. Поздно увиливать, ведь все как на ладони!

— Это у вас на ладони!.. Блесна, Бабинец… Чихать я хотел на Бабинца! — взорвался он вдруг от злости. — Вы мне криминал не пришьете! Ну, что из того, что хранил фотокарточку? Хотел — и хранил. Разве это запрещено?

— Конечно, нет. Не запрещено, и вы хорошо придумали — сберечь фото. Сколько платил вам Бабинец?

Ежемесячно или одноразово? Не хотите отвечать?

Не советовал бы. А сейчас должны доставить вас в райцентр, сами понимаете, оставлять вас тут не можем.

Шугалий заглянул на кухню, где Малиновский осматривал шкаф.

— Составим акт об изъятии вещественных доказательств, — сказал он. — Потом отвезешь Каленика в Озерск. А мы с Буровым доберемся на моторке. Есть там у меня еще одно дело…

Лейтенант ни о чем не спросил, и Шугалий не стал объяснять. У него и правда не было времени, он ушел с Буровым к озеру.

Солнце уже цеплялось за верхушки деревьев, когда они вернулись в Озерск. Заперли моторку и направились к Завгородним. Вышел Олекса — думал, что капитан сразу зайдет к ним, но Шугалий задержался у калитки, внимательно разглядывая что-то на земле.

Тихо сказал несколько слов Бурову, и тот позвонил в райотдел госбезопасности.

Через несколько минут подъехала оперативная машина. Эксперт, прибывший на ней, сфотографировал землю возле калитки и уехал. Шугалий посмотрел ему вслед и предложил Бурову пообедать в чайной. Олекса, услышав это, запротестовал, но капитан категорически отказался: не мог представить себе, как он будет обедать и смотреть в глаза Нине, — ведь через час должен допрашивать ее отца.

Шугалий вроде бы уже привык к белым глазам Бабинца, и все же его не покидало чувство, что Федор Антонович не видит его.

Они сидели в кабинете Бабинца у открытого окна.

Сладкий запах каких-то цветов тревожил Шугалия, он пытался вспомнить, что это за цветы, и не мог, наконец вспомнил и даже удивился, что сперва не разобрал запаха маттиолы.

Шугалий заглянул к Бабинцам под вечер, когда сумерки уже окутали городок, и Федор Антонович включил торшер с большим круглым абажуром. Он освещал только часть комнаты возле кресел: молочнобелый приятный свет, не резавший глаза и создававший иллюзию интимности. Только иллюзию. Шугалий был напряжен как натянутая струна: прикоснись — и лопнет, а Бабинец удивлен и несколько растерян. Больше того: Шугалий видел в его глазах страх. Он знал, что Бабинец где-то в глубине души боится его, бодрится и сам себя уговаривает, что нет никаких оснований для тревоги, но все равно страх не отпускает его, леденит сердце, он уже привык к этому постоянному страху, ведь он сопровождает его около тридцати лет.

Но внешне Федор Антонович ничем не выдал своего страха. Благодушно улыбался, и лицо его излучало доброжелательность; Федор Антонович всем своим видом выражал, что готов в меру своих возможностей услужить гостю.

— Кофе? — спросил он. — И рюмку коньяка?

Шугалий отрицательно покачал головой.

— У меня к вам дело, и кофе только будет мешать.

— Кофе делает беседу содержательнее и рассудительнее, прочищает мозги и настраивает на деловой лад.

— И все же мне не хотелось бы… — поморщился Шугалий. Не мог же он сказать, что даже сама мысль о бабинцовском кофе внушает ему отвращение.