Пока греет огонь - Копылов Валентин Миронович - Страница 17

Его напарник, лысый, обрюзгший мужчина средних лет, исподлобья оглядывая ели и кедры, шел сгорбившись.

Когда ему под ноги, тоже обутые в кирзовые сапоги, попадали тоненькие деревца, он не задумываясь вминал их в жирную почву. Таким способом он утверждал свою власть над тайгой и отчасти пытался ей отомстить.

Не одну пару сапог истоптал он по таежным тропам, а чувствовал себя здесь тем не менее всегда чужим и лишним. Не давалась ему тайга, не признавала своим.

Петру Маслову не по душе открытая натура Степана. «Притворяется. Все притворяются, и этот притворяется»,— хмыкал он, когда Степан начинал горячо восторгаться красотой сибирского леса или подолгу наблюдал за какой-нибудь пичужкой, чем выводил Петра из себя. «Нет. С таким непременно влипнешь в неприятную историю».

Петр привык вести себя в лесу тихо, мирно. Если увидит человека, то постарается за версту его обойти, чтобы на глаза лишнему свидетелю не попасться. Зачем, спрашивается, ненужная встреча? К чему? В лес не душу лечить ходят, а за мясом и пушниной... Каждый живет как умеет. Умные, вроде Степана, цветочки нюхают, а те, что не способны понять прекрасное, мясо круглый год жуют да пухлые животы поглаживают... Каждому свое.

— Петро,— раздался громкий голос Степана.— Иди погляди, какой я муравейник нашел. Чуть поменьше Ключевской сопки. Иди. Не пожалеешь.

—Да чтоб тебе провалиться,— негромко выругался Петр и не подумал пойти на голос Степана.— Надоело. Баста. Весь день кормит нравоучениями... Этика... Эстетика... Гуманность... Понабрался всяких заграничных слов и мелет без передышки… Учитель... Под носом бы у себя лучше вытер. По зайцу не выстрелил. В двух шагах заяц поднялся. Рано, говорит, вот в ноябре настреляемся. А то не знает, что до ноября их всех перехлопают. Упаси боже,— Петр посмотрел на верхушки деревьев, словно надеялся увидеть на ветвях самого бога,— если я еще раз пойду на охоту со Степаном. Это же первая сволочь. Сегодня прикидывается другом, а завтра за руку схватит.

И поведет куда надо. Не задумываясь, поведет. Ишь, озирается как. Опять что-то увидел... Любуется... Ну и пусть любуется,— Петр ухмыльнулся. А все-таки он провел Степана...

Они шли вдоль озера Тайгал, Степан шел у кромки воды, высматривая уток. Из камышей изредка поднимались утки, но тянули сразу на озеро. Стрелять по таким бесполезно. Если и подстрелишь—все равно не достанешь.

Метрах в ста от берега шел Петр, досадуя, что связался с этим придурком. Уже дважды поднимались козы, а он все не решался нажать на спуск. Но когда неожиданно прямо на него выскочила молоденькая козочка, он не выдержал, поймал упругое тело на мушку и выстрелил.

Петр продолжал идти вперед как ни в чем не бывало, заприметив, однако, сломленный дубок, под которым, истекая кровью, осталась лежать издыхающая коза.

На вопрос подошедшего вскоре напарника: «По кому стрелял?» Петр не задумываясь ответил:

—Косач поднялся. Промазал.

Теперь ему хотелось только одного: избавиться от слишком совестливого партнера. «И дернул же нечистый связаться с ним,— досадовал Петр,—Думал, мужик просто трепется. А оказывается, нет. По глазам видно».

Изнывая от собственного бессилия, Петр с ненавистью смотрел в открытое лицо напарника.

Степан не замечал откровенно враждебных взглядов и только, когда Петр шел очень медленно возбужденно кричал.

—«Не отставай»,— передразнивал его Петр, которого так и подмывало развернуться на сто восемьдесят градусов, послать к чертовой матери Степана и поспешить к добыче.

Люди пробирались девственным лесом. Шли тихо, как положено ходить на охоте, ожидая в любой момент встречи с лесным зверем. Впереди открылась узкая лощинка,

заросшая высокой сухой травой, убегавшая к мари изогнутым клином. Странный шум, донесшийся с той стороны лощинки, основательно заваленной буреломом, привлек их внимание.

Среди бурелома и зарослей дикой малины явно ощущалось какое-то движение.

Охотники спрятались за крупным кедром, взяли на изготовку ружья и до боли в глазах стали всматриваться в мелькающих между деревьями зверей.

—Волки,— прошептал Петр, прижимая к плечу приклад.

Тем временем живая ленточка из разномастных зверей побежала по тропинке, протоптанной по дну лощины копытами лосей. Они бежали в тридцати шагах от притаившихся людей.

—Тьфу ты,— сплюнул Степан. — Это же самые настоящие собаки.

—Тише, Степа,— затравленно оглядываясь по сторонам, зашептал Петр.— Они хуже волков. Ты не смотри в их сторону. Они нас не трогают, и мы их не тронем.

—Прекрати пускать слюни,—сквозь зубы прошипел Степан.— Заряжай картечью и пали по счету три. Понял?

—Понял.

Они подняли двуствольные ружья, уставившиеся черными пустыми зрачками на ничего не подозревающих псов, готовые послать им навстречу смертоносную картечь.

—Стой,— Петр мелко дрожащей ладонью прижал к земле стволы соседа.

—Семь. Восемь. Одиннадцать,— считал он.—Господи, да сколько же их?

Собаки продолжали следовать по лощинке мимо ошеломленных людей. Они бежали без единого звука и лишнего движения, подчиненные какой-то сверхъестественной силе.

Как зловещие тени, как призраки, промелькнули псы мимо опешивших охотников. Петру сделалось не хорошо.

Он весь измучился от мысли, что его коза может достаться на обед какому-нибудь зверю, и вдруг еще напасть эти чертовы собаки...

К горлу неожиданно подкатил ком тошноты. Петр поспешно отвернулся и опустился на корточки. Облегчившись, он поднял лицо.

—Сколько их было?—спросил он, испуганно оглядываясь по сторонам. Теперь ему в каждом пне мерещились волки, собаки и разная лесная нечисть.

—Восемнадцать,— убитым тоном ответил Степан, жалея, что не открыл пальбу.

—А мы хотели стрелять. Ведь они бы нас разорвали.

—Глупости. На нашей стороне большое преимущество— внезапность. Могли пол стаи перестрелять. А теперь— ищи ветра в поле,— Степан безнадежно махнул рукой.— А красивы, черти. Красивы. Особенно рыжий, что бежал первым. Прямо великан собачий. Такого и убивать жалко. А поступь какая! Поступь! Ты обратил внимание?

—Обратил,— поспешно согласился Петр.

—«Обратил»,— передразнил его Степан.— Ты так расчувствовался, что от одного твоего вида у меня мурашки по коже забегали.

—Сам не понимаю,— виновато заговорил Петр.— Впервые со мной такое. Я тебе, может, не рассказывал, что меня в детстве бродячие собаки чуть насмерть не загрызли. Спасибо одному прохожему — отбил. Ты уж извини. Сам не соображу, как все получилось. В голове вдруг почему- то все перемешалось. Словно наяву увидел, будто лежу я на снегу, а рядом здоровенный кобель стоит, на горло мое смотрит — давить или не давить.