Ожерелье королевы - Дюма Александр - Страница 69

В глубине двора на первом этаже, куда добраться можно было, лишь перейдя вброд несколько зловонных луж, имелось нечто вроде лавки, полуоткрытой для тех, кто сумел преодолеть решетку и пространство двора.

То был дом довольно известного журналиста, газетчика, как их тогда называли. Редактор жил на втором этаже. Первый этаж служил для хранения выпусков газет, сложенных по номерам. Два других этажа принадлежали безобидным людям, платившим достаточно дешево за неудобство по многу раз в год быть свидетелями шумных скандалов, какие устраивали газетчику агенты полиции, оскорбленные частные лица или актеры, к которым относились как к илотам[77].

В такие дни обитатели «дома с решеткой» – под таким названием он шел в квартале – закрывали окна со стороны фасада, чтобы лучше слышать стенания газетчика, который обычно спасался от преследований на улицу Старых Августинцев через выход, находившийся на одном уровне с его комнатой.

Потайная дверь открывалась, закрывалась, шум прекращался, преследуемый исчезал, а нападающий оказывался лицом к лицу с четырьмя фузилерами из французской гвардии, за которыми старая служанка газетчика бегала на гауптвахту на рынок.

Нередко случалось, что нападающий, не найдя на ком выместить злость, срывал ее на кипах сложенной на первом этаже бумаги, раздирая, топча или сжигая, если, по несчастью, поблизости оказывался огонь, некоторое количество ненавистных газет.

Но что такое клок газеты для мстителя, жаждущего клока кожи газетчика? Если не считать этих скандалов, спокойствие «дома с решеткой» вошло в поговорку.

Выйдя из дому утром, г-н Рето обходил набережные, площади, бульвары. Находил смешных или порочных типов, описывал их, делал живой словесный портрет и помещал в очередной номер своей газеты.

Газета выходила еженедельно.

Это значит, что в течение четырех дней сьер Рето охотился за материалом для статей, следующие три дня печатал их, а день выхода номера проводил в праздности.

В день, о котором мы рассказываем, то есть через трое суток после бала в Опере, где м-ль Олива так веселилась вместе с голубым домино, как раз вышел очередной номер газеты.

Г-н Рето проснулся в восемь утра и получил от старухи служанки свежий номер, еще влажный и пахнущий краской.

Он принялся читать его с тем же поспешным рвением, с каким любящий отец начинает перечислять достоинства и недостатки любимого сына.

– Прекрасный номер, Альдегонда, – объявил он, завершив прочтение. – Ты уже читала его?

– Пока нет, я еще не сварила суп, – отвечала старуха.

– А я доволен номером, – объявил газетчик, воздевая над своим тощим ложем еще более тощие руки.

– Да? – поинтересовалась Альдегонда. – А знаете, что говорили о нем в типографии?

– И что же там говорили?

– Что на этот раз вам не отвертеться от Бастилии.

Рето сел и невозмутимым голосом объявил:

– Альдегонда, Альдегонда, свари мне лучше суп повкусней и не лезь в литературу.

– Вечно одно и то же, – пробурчала старуха. – Бесстрашен, как дворовый воробей.

– С сегодняшнего номера я куплю тебе пряжки, – пообещал газетчик, заворачиваясь в простыню сомнительной белизны. – Много уже куплено экземпляров?

– Пока ни одного, и пряжки мне не больно-то светят, если так пойдет и дальше. Вспомните-ка удачный номер, направленный против господина де Брольи[78]: к десяти часам было уже продано сто экземпляров.

– А я трижды выскакивал на улицу Старых Августинцев, – подхватил Рето. – От любого шума меня бросало в жар. Эти военные – ужасные грубияны.

– Из этого я делаю вывод, – не уступала упрямая Альдегонда, – что сегодняшний номер не стоит того, где писалось о господине де Брольи.

– Пусть так, – согласился Рето, – зато мне не придется столько бегать и удастся спокойно съесть суп. И знаешь, Альдегонда, почему?

– Ей-богу, нет, сударь.

– А потому, что я атаковал не человека, а принцип, не военного, а королеву.

– Королеву? Слава тебе Господи! – пробормотала старуха. – Тогда ничего не бойтесь. Если вы атаковали королеву, вы прославитесь, мы продадим все номера, и я получу пряжки.

– Звонят, – сообщил Рето, вылезая из постели. Старуха побежала в лавку, чтобы принять посетителя. Через минуту она вернулась – сияющая, торжествующая.

– Тысяча экземпляров одним махом, – сообщила она. – Вот это заказ!

– На чье имя? – живо спросил Рето.

Не знаю.

– Надо узнать. Мигом сбегай.

– Ну, времени у нас в достатке: не так-то просто пересчитать, перевязать и отгрузить тысячу номеров.

– Быстро беги, говорю тебе, и узнай у слуги… Это слуга?

– Нет, носильщик, крючник, по выговору овернец.

– Поди выспроси, узнай у него, кому он понесет эти номера.

Алвдегонда поспешила исполнить поручение; ступеньки деревянной лестницы заскрипели под ее тяжелыми шагами, и вскоре сквозь пол донесся ее пронзительный голос. Носильщик ответил, что газеты он понесет на Новую улицу Сен-Жиль на Болоте, графу Калиостро.

Газетчик подскочил от радости, чуть не развалив свою кровать. Он встал и пошел самолично ускорить доставку такого количества номеров, доверенных одному-единственному рассыльному, изголодавшемуся скелету, почти столь же бесплотному, как газетный лист. Тысяча экземпляров были подцеплены на крючья овернца, и тот, сгибаясь под ношей, скрылся за решеткой.

Сьер Рето уселся, чтобы написать для будущего номера об успехе этого и посвятить несколько строк щедрому вельможе, соблаговолившему приобрести целую тысячу экземпляров памфлета, который можно рассматривать как политический. Г-н Рето тихо ликовал, оттого что так ловко раздобыл столь ценные сведения, как вдруг во дворе снова прозвучал звонок.

– Еще за тысячей экземпляров, – предположила Альдегонда, разохотившаяся после первого успеха. – Ах сударь, и в этом нет ничего удивительного: раз речь идет об австриячке, все будут вторить вам.

– Тихо, тихо, Альдегонда! Не надо так громко. Австриячка – это оскорбление, которое будет стоить мне Бастилии, как ты и предупреждала.

– А что же, разве она не австриячка? – хмуро спросила Альдегонда.

– Это прозвище пустили в оборот мы, журналисты, но не надо им злоупотреблять.

Снова раздался звонок.

– Сходи, Альдегонда, посмотри. Не думаю, что это опять за газетами.

– А почему вы так не думаете? – уже с лестницы поинтересовалась служанка.

– Даже не знаю. Мне показалось, что у решетки стоит человек с мрачной физиономией.

Альдегонда спустилась, чтобы открыть дверцу.

Рето наблюдал с напряженным вниманием, которое должно быть вполне понятно читателю, после того как он познакомился с описанием этого нашего героя и его лавочки.

Альдегонда обнаружила у дверцы просто одетого человека, который осведомился, здесь ли он может найти господина редактора газеты.

– А что вам от него нужно? – с известной недоверчивостью поинтересовалась Альдегонда.

И она чуть приоткрыла дверцу, готовая захлопнуть ее при первых признаках опасности.

Посетитель позвенел у себя в кармане серебряными экю.

Этот металлический звон наполнил радостью сердце старухи.

– Я пришел, – сообщил посетитель, – по поручению графа Калиостро оплатить тысячу экземпляров сегодняшней «Газеты».

– Ну, в таком случае входите.

Покупатель прошел в калитку, но не успел захлопнуть, так как ее придержал другой посетитель, высокий, красивый молодой человек, произнесший:

– Прошу прощения, сударь.

И, не давая более никаких объяснений, он проскользнул следом за посланцем графа Калиостро.

Альдегонда же, зачарованная звоном экю, в предвкушении нового барыша, поспешила к хозяину.

– Спускайтесь! – возвестила она. – Все хорошо. Вас ждут пятьсот ливров за тысячу экземпляров.

– Что ж, с достоинством получим их, – объявил Рето, пародируя Ларива[79] в его последней роли.