Сильвия и Бруно - Кэрролл Льюис - Страница 30

— Мне немножко помогли, — начал объяснять Бруно, с облегчением рассмеявшись при виде её удивления. — Мы работали весь день... Я думал, тебе понравится... — И тут губы бедного мальчика искривились, и он разрыдался. Бросившись к Сильвии, он страстно обхватил ручонками её шею и спрятал лицо у неё на плече.

Голос Сильвии тоже слегка дрожал, когда она прошептала: «Что такое, милый мой, в чём дело?» — и попыталась приподнять его голову, чтобы поцеловать.

Но Бруно словно прилип к ней; он шмыгал носом и успокоился лишь тогда, когда оказался в силах, наконец, признаться:

— Я хотел... испортить твой садик... сначала... но я никогда... никогда... — тут последовал новый взрыв рыданий, в котором утонуло окончание фразы. В конце концов он выдавил из себя: — Мне понравилось... собирать букет... для тебя, Сильвия... и я никогда ещё не был так счастлив. — И покрасневшее маленькое личико, наконец, поднялось навстречу поцелую, всё мокрое от слёз.

Сильвия тоже тихонько плакала; она ничего не говорила, кроме как: «Мой милый Бруно!» и «Я никогда ещё не была так счастлива», — хотя для меня лично оставалось загадкой, почему двое детишек, которые никогда ещё не были так счастливы, никак не могут наплакаться.

Я и сам почувствовал себя счастливым, только, разумеется, я не плакал: «большие существа», как ты понимаешь, не плачут — это мы оставляем для Фей и Эльфов. Я только подумал, что, наверно, начинается дождь, ибо у меня на щеках вдруг оказались две капли.

Затем они вновь обошли весь садик, цветок за цветком.

— Теперь знаешь, какое у меня место, Сильвия? — торжественно произнёс Бруно.

Сильвия весело рассмеялась.

— О чём ты говоришь, Бруно?

Обеими руками она отбросила назад свои густые каштановые волосы и взглянула на брата искрящимися глазами.

Бруно сделал глубокий вздох и с усилием продолжал:

— Я говорю... какая у меня... месть. Теперь ты понимаешь?

И он принял такой довольный и гордый вид, оттого что отважился наконец-то произнести это слово, что я ему даже позавидовал. Однако мне подумалось, что Сильвия всё же не «понимает», но она поцеловала его в обе щеки, так что беспокоиться было не о чем.

А потом они прохаживались среди лютиков, нежно обхватив друг друга одной рукой, разговаривая и смеясь на ходу, и хоть бы раз повернули голову, чтобы взглянуть на меня, бедолагу. Нет, всё-таки один раз, перед тем как окончательно пропасть из виду, Бруно обернулся и беззаботно кивнул мне через плечо. Вот и вся благодарность за мои труды. Последнее, что я увидел, глядя им вслед, — это как Сильвия остановилась, обняв брата за шею, и просительно прошептала ему на ухо:

— Знаешь, Бруно, я совсем забыла это странное слово. Скажи мне его ещё раз. Давай! Только разок, мой милый!

Но Бруно и пытаться не стал.

ГЛАВА XVI. Укороченный Крокодил

Тут всё Чудесное — всё Волшебное — улетучилось из моей души, и снова в ней безраздельно воцарилась Обыденность. Я двинулся по направлению к дому графа, ведь уже наступал «колдовской час» [41] — пять пополудни — и я точно знал, что найду графа с дочерью собирающимися выпить по чашке чаю и скоротать время в неторопливой беседе.

Леди Мюриел и её отец приветствовали меня с восхитительным радушием. Они не принадлежали к тому сорту людей, которые, встречая нас в светских гостиных, стремятся подавить все подобные чувства, стоит им самовольно зашевелиться под непроницаемой личиной общепринятой безмятежности. «Человек в Железной маске» в своё время, несомненно, был несусветным дивом, но в современном Лондоне никто при встрече с ним и головы не повернет! Нет, мои хозяева были живыми людьми. Если у них на лицах сияла радость, это значило, что радость была и в их душе, и когда леди Мюриел произнесла со светлой улыбкой: «Как я рада снова вас видеть!» — я не сомневался, что так оно и есть.

Всё же я не отважился преступить запретов — какими бы они не казались мне безумными — снедаемого любовью молодого Доктора далее простого упоминания о его существовании на свете; но только лишь после того, как хозяева посвятили меня во все детали намечающегося пикника, на который я тут же был приглашён, леди Мюриел воскликнула, как будто вспомнив в последнюю минуту: «И обязательно приводите с собой доктора Форестера! Ему будет полезно побыть денёк на природе. Небось, читает свои трактаты до умопомрачения...»

Так и завертелась «на кончике моего языка» встреченная где-то фраза: «Одно ему знакомо чтенье — лишь юной девы лицезренье» — но я вовремя спохватился. В этот миг я почувствовал себя точно уличный пешеход, который едва успел отскочить от вылетевшего наперерез фаэтона.

— ...Да и жизнь у него ужас какая одинокая, — продолжала леди Мюриел с той нежной серьёзностью, которую невозможно заподозрить в неискренности. — Обязательно приводите его! Не забудьте же — через неделю во вторник. Вы поедете с нами. Жалко будет, если вам придётся ехать по железной дороге — просёлками столько чудесных видов! А у нас открытый четырёхместный экипаж.

— Постараюсь уговорить его во что бы то ни стало, — доверительно пообещал я, думая про себя: «Никакая сила не удержит его от поездки!»

До пикника оставалось ещё десять дней, и хотя Артур с готовностью принял приглашение, которое я ему передал, мне, как я ни пытался, не удалось уговорить его нанести визит — со мной ли, без меня — в дом графа до назначенного срока. Куда там! — он боялся «злоупотребить их гостеприимством», они-де и так слишком часто принимали его у себя, «чтобы лезть туда раньше времени», — и когда, наконец, наступил день поездки, Артур выглядел настолько по-детски возбуждённым и суетливым, что я подумал: а не лучше ли мне устроить так, чтобы мы добирались до графа по отдельности — у меня зародилось намерение поотстать и явиться после него, чтобы дать ему время придти в себя в обществе возлюбленной.

С этой целью по пути в «Усадьбу» (как мы называли графский дом) я сделал добрый крюк, «и если бы только мне удалось немножко заблудиться, — думал я по дороге, — это бы меня вполне устроило!»

Я и заблудился, причём даже скорее, чем сам отваживался надеяться. Дорога через лес давно сделалась мне знакомой благодаря частым прогулкам в одиночестве, которыми я развлекался в период моего предыдущего гощения в Эльфстоне, и как мне удалось столь внезапно и окончательно сбиться с пути — это осталось для меня полной загадкой, даже если принять во внимание, что я был настолькол погружён в размышления об Артуре и предмете его любви, что не замечал ничего вокруг. «Впрочем, та залитая солнцем прогалина, — сказал я самому себе, — кажется мне смутно знакомой, хоть я не могу точно припомнить... Ах да, это же то самое место, где я повстречал в тот раз этих сказочных детишек! Надеюсь, поблизости нет змей!» И я подумал вслух, усаживаясь на упавшее дерево: «Честно говоря, не люблю змей, и мне кажется, Бруно их тоже не любит!»

— Да, он их не любит, — серьёзным тоном промолвил около меня тонкий голосок. — Не то, чтобы он их боялся, понимаете? Просто он их не любит. Он говорит, что они слишком волнистые.

Словами не описать прелести маленькой компании, на которую наткнулся мой заметавшийся взор. Она расположилась на мшистом лоскутке, устилавшем ствол поваленного дерева: Сильвия, лежащая на боку утопив локоток прямо в мох, в то время как её розовенькая щёчка покоилась на раскрытой ладони, и Бруно, растянувшийся у её ног прислонясь головой к её коленям.

— Слишком волнистые? — только и смог я сказать от неожиданности.

— Я не привереда, — беззаботно сказал Бруно, — но мне больше нравятся прямые животные.

— Но ты же любишь, когда собаки виляют хвостом, — возразила Сильвия. — Признайся, Бруно!

— Но в собаке всё равно есть ещё много прямого, правда, господин сударь? — обратился Бруно ко мне. — Вам же не хочется иметь собаку, у которой нет ничего, кроме головы и хвоста?