Сильвия и Бруно - Кэрролл Льюис - Страница 29

— А какую? — спросил я. — Уж расскажи, будь любезен.

— Подал ножницы, когда кому-то потребовалось разрезать свой бифштекс, — беспечно ответил Бруно. — Но самое главное — я поднёс Королю стакан сидра.

— Да уж, это самое главное! — отозвался я, кусая себе губы, чтобы вновь не рассмеяться.

— Правда же? — самодовольно переспросил Бруно. — Не каждый может удостоиться такой чести.

Эти слова заставили меня задуматься обо всех тех подозрительных вещах, которые мы в нашем мире именуем «честью», но в которых, тем не менее, присутствует не больше чести, чем та, которую вообразил себе Бруно, поднося стакан сидра своему Королю.

Даже не знаю, как долго бы я грезил по этому поводу, если бы голос Бруно внезапно не вынудил меня вновь обратить внимание на его персону.

— Сюда, скорее! — возбуждённо закричал он. — Хватай её за второй рог, а то я больше не могу удержать!

Он отчаянно боролся с огромной Улиткой: ухватившись за один из её рогов, он немыслимо изогнулся спиной назад в потугах стащить её с травинки.

Я понял, что нам больше не придётся заниматься садиком, если позволить Бруно потратить силы на всяких улиток, поэтому я просто снял её с листа травы и переложил на кучу земли, где мальчик не мог её достать.

— Поохотимся за ней позднее, Бруно, — сказал я, — если ты и в самом деле хочешь взять её в плен. Только какая тебе от неё польза?

— А тебе какая бывает польза от лисиц? — спросил в ответ Бруно. — Я знаю, что вы, большие существа, тоже за ними охотитесь.

Я попробовал придумать причину, по которой нам, большим существам, нужно охотиться на лисиц, а ему не нужно охотиться на улиток, но так ничего и не придумал, поэтому в конце концов сказал:

— Ладно; думаю, одно другого стоит. Я как-нибудь и сам отправлюсь ловить улиток.

— Надеюсь, ты не будешь настолько глупым, — сказал Бруно, — чтобы отправиться на ловлю улиток в одиночку. Тебе её ни за что не удержать, если кто-нибудь не схватит её за другой рог!

— Ну конечно же, я отправлюсь не один, — вполне серьёзно сказал я. — Кстати, неужели лучшая охота — на улиток? А как насчёт кого-нибудь без ракушки на спине?

— Ну нет, мы никогда не ловим таких, что без ракушки, — сказал Бруно, слегка поёжившись. — Они всегда очень сердятся, и к тому же такие липкие, когда их хватаешь!

К этому времени мы почти покончили с нашей работой по обустройству садика. Я сорвал несколько фиалок, и Бруно уже помогал мне сделать из них букет, когда внезапно он опустил руки и произнёс:

— Я устал.

— Тогда отдохни, — ответил я. — Закончу без тебя.

Повторять было излишне — Бруно сразу же принялся раскладывать свою мышь на земле на манер дивана.

— Я спою небольшую песенку, — предложил он, перекатывая мышь с боку на бок.

— Спой, спой, — ответил я. — Песни я слушать люблю.

— А какие песни тебе больше нравятся? — спросил он и за хвост оттащил мышь на то место, откуда мог хорошо меня видеть. — Самая лучшая песня — это «Дин, дин, дин».

Против такого откровенного намёка возразить было нечего, но всё же я сделал вид, будто размышляю. Затем я сказал:

— Да, песню «Дин, дин, дин» я люблю больше всего.

— Это говорит о том, что ты знаешь толк в музыке, — с довольным видом ответил Бруно. — Сколько желаешь колокольчиков? — И он сунул палец в рот, чтобы помочь мне думать.

Так как поблизости росла всего одна веточка с колокольчиками, я напустил на себя важный вид и заявил, что на сей раз, по-моему, одной веточки будет достаточно; я даже сорвал её и подал ему. Бруно разок-другой пробежал по веточке ручонкой — ну точно музыкант, настраивающий свой инструмент, — и при этом произвёл самое что ни на есть нежное и мелодичное позвякивание. Я не слыхивал, как цветы издают музыку (и не думаю, чтобы слышал кто-нибудь другой, если только он не был во власти «наваждения»), и я совершенно не представляю, как мне описать вам её звучание; могу лишь сообщить, что оно похоже на колокольный перезвон с расстояния в тысячу миль. Когда Бруно совершенно удовлетворился настройкой своей цветочной веточки, он уселся на дохлую мышь (казалось, что только верхом на ней он чувствует себя вполне комфортно) и, взглянув на меня снизу вверх глазами, в которых плясали весёлые искорки, начал играть. Мелодия, кстати сказать, оказалась весьма чудной; вы и сами можете сыграть её — вот вам ноты: <...>

Меркнет свет! И сна уж нет —

Мы хороводим, дин, дин, дин!

Поскорей будите фей,

А эльфы здесь уж, как один!

И спешит к нам Оберон,

Дин-дон, дон, дон.

Первые четыре строки он пропел весело и живо, одновременно вызванивая мелодию колокольчиками, но две последние строки он спел медленно и плавно, просто покачивая при этом веточкой вперёд-назад. После этого он прервал пение и принялся объяснять:

— Оберон — это и есть Король Эльфов, он живёт за озером и иногда приплывает в маленькой лодочке, а мы приходим и встречаем его, и тогда мы поём эту песенку, понятно?

— И вы вместе с ним ужинаете? — спросил я, подыгрывая ему.

— Не разговаривай, — запальчиво приказал Бруно. — А то мы и так прервали песенку.

Я пообещал, что больше не буду.

— Я никогда не разговариваю, когда пою, — строго продолжал Бруно. — И ты не должен. — Тут он опять настроил свой инструмент и запел:

Стрекоза во все глаза

Глядит, и мы глядим, дин, дин!

Как плывёт по глади вод

Всех фей и эльфов господин!

Королю приветный звон,

Дин-дон, дон, дон.

Светлячки! На все сучки

Мы вас посадим, дин, дин, дин!

До зари как фонари

Светите с елей и осин!

Королю с ветвей привет

И свет, свет, свет.

Ужин ждёт — нектар и мёд;

Мы на траве сидим, дин, дин!

Не спеши и от души...

— Тсс, Бруно! — предостерегающим шёпотом перебил я. — Она уже идёт!

Бруно замолк, и в то время, как Сильвия медленно пробиралась сквозь густую траву, он внезапно бросился к ней наклонив голову вперёд, словно маленький бычок.

— Смотри в другую сторону! Смотри в другую сторону!

— В какую сторону? — испуганно спросила Сильвия, озираясь по сторонам в поисках неизвестной опасности.

— В ту сторону! — сказал Бруно, торопливо повернув её за плечи, чтобы её взгляд оказался направлен в сторону леса. — Теперь иди спиной вперёд — ступай медленно, не бойся, не споткнёшься!

Всё же Сильвия то и дело спотыкалась, ведь, по правде говоря, Бруно и сам торопился, ведя её за руку по всем этим веточкам и камешкам; даже удивительно, как бедное дитя вообще смогло устоять на ногах. Но Бруно был слишком возбуждён, чтобы осторожничать.

Я молча указал Бруно пальцем на удобное место, откуда он мог бы показать Сильвии весь сад сразу — это было небольшое возвышение, почти на высоту картофельного кустика; и когда они взобрались на него, я отступил в тень, чтобы Сильвия меня не заметила. Тогда я услышал, как Бруно торжествующе воскликнул:

— Теперь можешь смотреть! — Затем послышались аплодисменты; их, правда, сам же Бруно и произвёл. Сильвия не издала ни звука — она лишь стояла и смотрела, сложив ручонки вместе; я уже забеспокоился, что ей наша работа отнюдь не нравится.

Бруно и сам с беспокойством взглянул на неё, и когда она спрыгнула с холмика и заметалась взад-вперёд по проложенным нами дорожкам, он предупредительно последовал за ней, опасаясь, что без подсказок с его стороны садик произведёт на Сильвию неправильное впечатление. А когда, наконец, она глубоко вздохнула и произнесла свой приговор (торопливым шёпотом и путаясь в грамматике): «Красивее этого как я ещё никогда в жизни не видела!» — малыш просиял, словно бы этот вердикт вынесли все судьи и присяжные Англии, собравшиеся вместе.

— И ты сделал всё это сам, Бруно? — промолвила Сильвия. — Для меня?