Последняя ночь с принцем - Романова Галина Владимировна - Страница 29

Часы? Какие часы? Что за часы? Помнится, Серафима упоминала о каких-то часах. Что-то проскальзывало такое в разговоре милиционеров, что-то точно всплывало. Кто-то кого-то попросил обратить внимание на часы. И потом… Потом вроде было восклицание на тему, что стоило ли скрывать? Что скрывать, о чем, зачем?..

– Чего не спрашиваешь про часы-то? – Ванда хитро прищурилась поверх фужера с вином и тут же подмигнула ей. – Спроси, спроси! Вижу, что разбирает!

– Ну и что там с часами? – Рита против воли улыбнулась.

Хоть и бестолковой была хозяйка дома, но вреда в ней оказалось не больше, чем в приблудной кошке. И мяучит, и надоедает, так и хочется пинка ей наподдать, а приласкается – уже и жалко.

– Пойдем, я тебя провожу, Ритуль. – Ванда залпом опрокинула в себя бокал вина, закусила сыром, махнула охраннику и пробубнила с набитым ртом: – Убери тут все и давай в дом. Я провожу гостью.

У бедного малого просто сердце разрывалось при виде удаляющейся спины хозяйки. И ослушаться нельзя – приказано было убрать. И оставлять ее одну тоже невозможно. Его предшественник на полчаса оставил Софью, и что из этого получилось?! Хорошо хоть, что дамы удалялись в противоположную от пруда сторону, иначе просто беда…

Ванда шла за Ритой след в след, обрывала макушки мохнатой травы и то и дело восклицала с глупым хихиканьем:

– Петушок, курочка, цыпленок?!

Рита предпочитала не отвечать. Пускай себе дурачится. Может, и правда от скуки. Посиди в таком мавзолее в одиночестве! Один день похож на другой, одна ночь на другую. Каждый шаг контролируется либо мужем, либо охранником. Она бы лично так не смогла. Лучше уж она остаток жизни посвятит пустому созерцанию городского моста под кружку обжигающего растворимого кофе, но только не станет жить так, как живет Ванда.

Они обогнули угол дома, прошли бетонной дорожкой до дачных ворот и остановились. Ванда смотрела на Риту. Рита на Ванду. Обе молчали.

– А ты хорошая, наверное, – вдруг обронила хозяйка и даже погладила Риту по щеке. – И чую, попала в скверную историю. Хочешь бесплатный совет?

– Давай.

Краем глаза она уловила, как из-за угла вывернул запыхавшийся охранник. В одной руке он тащил корзину с остатками провизии, через другую у него был перекинут полосатый шерстяной плед.

Молодец! Службу знает. Вот с кем бы пообщаться. Наверняка что-то видел или слышал. Да разве скажет…

– Брось все, уезжай, – проговорила Ванда, не отводя от нее глаз. – Не по зубам тебе во всем этом разобраться. Тебе! Одной!.. Ни за что не справишься. Только живот надорвешь или… сядешь. Тот следопыт, что мурлыкал тут вокруг Николаши моего, непрозрачно дал понять, что ему, в принципе, все ясно, остались детали. Думаешь, поморщится на тебя это дело повесить? Три ха-ха! Вместе отдыхали, вместе пили, одного мужика не поделили! Чего еще нужно?.. Уезжай… Есть к кому?

– Ванда… – Рита опустила глаза на носы своих кроссовок.

Та часть, что не была скрыта штанинами джинсов, выглядела неважно. Кожа потрескалась. Подошва в некоторых местах отошла. О том, чтобы выйти в них из дома в ненастную погоду, не могло быть и речи. Потрепало их время, ничего не скажешь.

Непрактичная все же она!

В этом или в чем-то подобном всегда обвиняла ее бабка. Нету, говорила, в тебе, Ритка, житейской мудрости. Нету и не будет никогда…

Наверное, она была права. Что бы сказала, узнав, что Рита все свои сбережения спустила ради сомнительного отдыха с малознакомым мужчиной? Откладывала, откладывала на мебель. Запросто могла бы в одной из комнат сделать ремонт или хотя бы кроссовки новые купить. А вместо этого? А вместо этого сплошная головная боль да еще мозоли от новых шлепанцев на шпильках…

– Куда я уеду? О чем ты?.. Не хватало еще, чтобы меня во всесоюзный розыск объявили. Ничего… Разберутся… Ты мне лучше расскажи, что там за история с часами?

– С часами? А черт его знает! – Ванда попыталась наморщить лоб, но у нее ничего не вышло, холеная гладкая кожа совершенно не желала сворачиваться складками. – Николаша что-то такое обронил про смену привычек. Эдик мгновенно нахмурился.

– Каких привычек?! – еле сдерживаясь, чтобы не встряхнуть как следует хозяйку, простонала Рита. – Ты можешь говорить яснее, ну, Ванда же!!!

– Да ладно тебе, чего ты паришься из-за каких-то там часов? Подумаешь, криминал какой! Какая разница, на какой руке у Эдика часы?

– И какая же?! – изумленно вытаращилась на Ванду Рита.

– Вот и я говорю – какая? А Николаша набычился и твердит свое, – и Ванда снова замолчала, не забывая игриво покусывать нижнюю губу. То ли дразнила, то ли издевалась, пойди разберись.

– И???

– Что «и»? Сначала, говорит, Эдька все время часы носил на правой руке, а теперь они у него на левой! Я говорю, какая разница? А он мне: есть разница. Эдька никогда, мол, своим привычкам не изменял. Мог изменять, говорит, только бабам. И тут он замолчал. Он как вспомнит про Эдькиных баб, так сразу бычится… Николаша даже решил, что он тебя умышленно привез. Типа, его подразнить и лишний раз напомнить про Соньку его. Черт его знает… Хотя Сонька сама, говорят, на Эдика вешалась. Вешалась, будто кошка. А Эдик, типа, в благородство играл, отвергал ее, уговаривал одуматься. Николаша знает об этом, но все равно злится. Кому приятно, что его женщина не соблазненная, а блудливая?! Эдик долгое время после смерти Соньки отсутствовал. Уехал куда-то. Николаша с ним почти не общался. А тут вдруг заявился и сообщение прислал. Николаша согласился. Все старался сдерживать себя. Но к часам все равно прицепился. И даже следователю этому сказал. – Ванда махнула рукой куда-то в сторону, надо полагать, в направлении города, где находилось отделение внутренних дел, и где, в свою очередь, денно и нощно нес свою вахту бдительный Милевин. – Только тот не проникся. Говорит, какая разница, и все такое… Как думаешь, Рит, это может иметь значение?..

Насколько подсказывала Маргарите ее наблюдательность, то часы на правой руке чаще других носят левши. Она могла насчитать на своей памяти, как минимум, троих.

Одной из них была преподавательница на ее курсе в институте. Вторым – ее бывший парень, что строчил слева направо левой рукой с такой скоростью и под таким углом, что Рита просто диву давалась и замирала в уголке с благоговейным трепетом, пока он творил. А третьим… третьим человеком ну никак не был Эдик Кораблев. Третьим человеком была ее сестра Анна. Та с детства рисовала, писала, гладила белье и чистила картошку исключительно левой рукой. И часы она тоже всегда носила на правой.

– Так мне удобнее! – спорила она с бабкой, которая пыталась всячески выкорчевать у нее ее «порок».

– Кораблев левша? – спросила она у Ванды, правда, мало надеясь на успех.

Ванда могла и не знать о пристрастиях человека, который в этом доме до недавнего времени был изгоем. Но Ванда, коль уж собралась изначально ее удивлять, решила, видимо, и закончить на той же самой ноте.

– Левша, а кто же! – воскликнула она с неподдельным изумлением. – А ты разве не знала? Николаша постоянно мне об этом твердил, что Кораблев, мол, оттого и талантлив, как дьявол, потому что левша. И еще примеры всякие мне приводил из истории… А это имеет значение?

А то! Это в корне все меняло, потому что тот человек, что не так давно поселился с ней на одной площадке, никак не мог быть левшой. Ну, просто никак!

Тот Кораблев, которого знала она, ел, пил, обнимал ее, нарезал торт и открывал бутылку с вином только правой, а никакой другой рукой.

Правой!..

Рита так расчувствовалась, что даже поцеловала Ванду на прощание. Поцеловала и пообещала выбраться как-нибудь к ней в гости. И даже если повода не будет, и даже если совсем не то будет настроение. Просто возьмет и приедет. И тогда уж точно захватит с собой купальник, и они станут кататься на лодке и плескаться в их пруду, вода в котором казалась ей черной и густой, будто кисель. А потом они будут валяться на кисельном берегу. Загорать и мечтать о чем-нибудь несбыточном. Хотя бы о том, чтобы все у всех было хорошо, и совсем не осталось в жизни места ничему плохому.