Переулок капитана Лухманова - Крапивин Владислав Петрович - Страница 45

Кто-то хихикнул, но сразу примолк.

— Можно, — очень обыкновенным тоном согласился Андрей Ренатович. — Только для этого надо…

— Хорошо учиться, слушаться старших и не бегать в коридоре, — не удержался Стасик Ерёмин, личность безбоязненная и языкастая.

А невозмутимый Андрей Ренатович словно не расслышал Стасика и закончил:

— Стараться не делать людям вреда и крепко держаться друг друга. А если уж идти в атаку, то ради справедливости. И помогать тем, кому эта помощь нужна…

— И Огоньку, да? — не удержался Матвей Рощин.

— Безусловно, Мак, — покивал Андрей Ренатович. И откуда он узнал Матвейкино прозвище?

А помощь Огоньку требовалась — это знали все. И школьный концерт, чтобы собрать хоть какие-то деньги для операции, готовился в городском саду, на открытой эстраде. Дни стояли еще летние, только с золотистой сентябрьской подкраской. И всё сначала было хорошо, но потом городские начальники сказали, что концерт отменяется, потому что на площадке с эстрадой запланировано большое собрание избирателей.

— Высокие чины будут рассказывать электорату, какие они хорошие и ничего даже ни разу не украли, а, наоборот, всей душой за интересы народа, — объяснил дома Мирослав.

Дело в том, что в недавно город тряхнули новости о махинациях среди областного и городского начальства. Проворовались два заместителя министра здравоохранения. Крупный чиновник коммунального хозяйства попался на том, что при замене водопроводных сетей приказал проложить старые, ржавые трубы, а выдал их за новые и прибыль положил себе в карман.

— Они не виноваты, — постным голосом объяснил дома Мир. — Они хорошие дяди, просто в детстве им никто не говорил, что брать чужое нехорошо. По крайней мере, в таких размерах…

— Ох, Мирослав… — вздохнула мама. Она всегда боялась, что у сына будут неприятности из-за «несдержанных речей».

— Огонька жалко, — сказал Мак. — Деньги на операцию не набираются…

Следующим вечером, в сумерках, позади площадки с эстрадой возникли несколько плохо различимых фигур. Фигурок… Там белел высокий дощатый забор. Таинственные существа встали на плечи друг другу и развернули склеенное из ватманских листов полотно с прорезями букв. По ватману ударили струи распылителей. Полотно дернули назад. На досках остались крупные черные буквы:

Были слухи и скандалы, были негодующие крики. Были требования найти виновных. Старшая завуч сороковой школы Клавдия Максимовна высказалась на срочном педсовете:

— Это уже переходит всякие рамки! Это чистой воды экстремизм! Нас в рейтинге школ сместят на последнее место и лишат дополнительных ассигнований…

В ее речи не было уверенности. Была, скорее, обязательность таких слов. Пожилая и утомленная общим идиотизмом педагогической жизни — всеми этими ЕГЭ, экспериментальными программами, министерскими проверками, отчетами, проблемами новой школьной формы и нехваткой учителей, — она «катила» свою должность по инерции и мечтала о пенсии, когда можно будет копать грядки на даче и нянчить внуков.

Директор Лев Сергеевич задумчиво кивал.

— Андрей Ренатович, я обращаюсь прежде всего к вам, — заявила Клавдия Максимовна.

— Отчего такое внимание? — ненатурально удивился Брагич.

— От того, что… Огоньков, он ведь из вашего класса.

— Формально да, — покивал Брагич. — Но он не учился в пятом «А» ни одного дня. Его увезли, когда он был еще в классе Ольги Петровны… Уж не думаете ли вы, что лозунг на заборе — его рук дело?

Завуч Елена Викторовна, которая была вдвое моложе Клавдии Максимовны и тайно мечтала о ее месте, сообщила:

— Кроме того, среди злоумышленников была различима мелкая фигура с оттопыренными ушами. Без сомнения, личность по прозвищу Крылатый Эльф. В школе без году неделя, а уже не раз проявил себя в сомнительных выходках.

— Вы, Елена Викторовна, играете ва-банк, — возразил Брагич. — Стояли сумерки, и никого там нельзя было различить, если бы даже рядом оказались наблюдатели. Это во-первых. Во-вторых, у Крылатого Эльфа хватило бы ума прикрыть свои выдающиеся уши капюшоном, если бы он принял участие в возмутительной экстремистской акции. Но он не принимал, потому что в тот вечер был посажен матерью под домашний арест за чтение неподобающей возрасту книги Мопассана «Милый друг»…

— Любопытный факт, — заметил директор Лев Сергеевич.

Завуч Елена Викторовна такой книги, видимо, не знала и повернула тему:

— Я уверена, что в любом случае ваш наследник знает участников и мог бы сообщить их имена.

— В своей отцовско-воспитательской программе, — солидно заявил Андрей Ренатович, — я особый пункт уделил тому, как порочно для юной души доносительство.

— Вы неправильно рассматриваете воспитание юных душ, — заявила Елена Викторовна. — Здесь не доносительство, а борьба с хулиганством. Непонятно, какой морали вы учите своих воспитанников.

— Я учу их литературе и русскому языку. В эти знания включены все понятия человеческой морали, культуры, этики и эстетики. Данные предметы чиновники от просвещения пытаются сейчас в школах искоренить, но пока не совсем успешно. Потому что нельзя полностью искоренить человеческую речь и книги…

— Андрей Ренатович… — опасливо сказала Клавдия Максимовна. — Ну право же…

— Странно, что вы претендуете на роль защитника именно русской речи, — не сдержала досаду «младшая» завуч.

— Елена Викторовна! — тормознул ее директор. — Вы перегибаете палку!

— А что я сказала, Лев Сергеевич?

Брагич поправил на утином носу очки, сделал вдох и разъяснил:

— Вы, любезная Елена Викторовна, уже не первый раз деликатно намекаете, что человеку с моей фамилией не следует рассуждать о любви к русскому языку. Во мне в самом деле коктейль из башкирской, еврейской, татарской, литовской и цыганской крови. Русской — четвертушка, не больше. Ну так что? Пушкин был на четверть арап, Лермонтов — потомок шведских дворян. Фонвизин — немец, Паустовский — украинец, поляк и турок по линии своих дедов и бабок… Следует ли им отказать в праве числиться в списках великой русской литературы?

— Но вы не Пушкин! — выпалила Елена Викторовна. — И даже не этот… не Паустовский…

— Единственное ваше суждение, с которым я не стану спорить, — учтиво склонил голову Брагич.

— Товарищи… коллеги, прошу вас!.. — заспешила Клавдия Максимовна. — У педсовета еще много вопросов… А вы, Андрей Ренатович, все-таки поговорите с классом. Боюсь, что в этой истории не обошлось без участия пятого «А».

Брагич опять наклонил голову:

— Непременно поговорю…

И он поговорил. Вернее, даже наорал на своих питомцев:

— Бестолочи! Безголовые авантюристы! Как вы могли позволить себе такое?! Стыд!

— А кто докажет, что это мы? — заявил Стасик Ерёмин.

— Может, и вовсе не мы, — поддержал его Васёк Тимошин.

— Андрей Ренатович, там все правильно написано, — подала голос с задней парты староста класса и отличница Зиночка Горохова.

— Правильно?! — взревел Брагич. — Там написано «жрёти» вместо «жрёте» и «воруйте» вместо «воруете»! И перед союзом «а» нет запятой!.. Ну, пусть я получу выговор за ваши фокусы. Но кто простит мне эту вашу безграмотность?!

— Андрей Ренатович, мы торопились…

— Мы исправим… — раздались покаянные голоса.

— Я вот вам исправлю! Если кто-то еще сунется в городской сад, голову отвинчу! И «кол» за поведение до конца года!..

Исправлять ничего не пришлось. Забор спешно побелили. Буквы, правда, проступали сквозь известку, но неразборчиво. И на ошибки никто не обратил внимания…

Это было в конце сентября. Потом — осенью и зимой — не раз проходили собрания и концерты, чтобы помочь Феде Огонькову. И похоже, что помогли.

Элька однажды доверительно сказал Даньке:

— Ну, теперь, кажется, есть большая надежда. Папа вчера говорил…

У Матвея Рощина и Маши Чешуйкиной появилась привычка — возвращаться из школы длинным путем, вдоль реки. Они по улице Хохрякова выходили к набережной и потом долго шагали по гранитным парапетам и трапам до автобусной остановки «Городской музей» на Исторической площади. А оттуда ехали обратно, к Ильинскому монастырю.