Песнь Хомейны - Роберсон Дженнифер - Страница 34

Мальчик исчез мгновенно. Я повернулся, поднимаясь на ноги, и увидел, как посветлело лицо Донала, когда он бросился исполнять поручение Финна. Он подхватил поводья моего коня и бережно повел его к коновязи у кромки леса. Финн шел пешком рядом с Доналом, и я видел, что его лицо светится тихим счастьем.

Да, ему нужен был сын.

– Ты оказываешь мне этим честь, – промолвил Дункан.

Я посмотрел на него. Его голос звучал странно – смесь удивления, покорности и гордости. Чего он от меня ждал? – того, что я не приму мальчика, отошлю его прочь? Разве я мог поступить так – тем более, с сыном Аликс?

Потом я понял, что с ним происходит. Он не забыл ничего из того, что было между нами, может быть, он даже боялся этой первой встречи. Нет, не боялся для этого Дункан слишком хорошо меня знал. Но, вероятно, он рассчитывал на проявление неприязни с моей стороны.

Что ж, это было правдой – в какой-то мере: между нами по-прежнему стояла Аликс.

– Я оказываю честь тебе, – согласился я, – но и самому мальчику также. Я провел с Финном пять лет и кое-что узнал о ваших обычаях и о том, как вы воспитываете детей. Я не стану оскорблять Донала, пренебрегая им или обращаясь с ним, как с ребенком: он просто воин, который еще не стал достаточно взрослым.

Дункан облегченно вздохнул, настороженно-неприязненное выражение покинуло его лицо, оно стало по обыкновению спокойным, с несколько отстраненным выражением. Он покачал головой:

– Прости, Кэриллон, я недооценил тебя. Я рассмеялся с облегчением:

– Ты должен благодарить за это своего брата. Финн сделал меня таким, какой я есть сейчас. – Но, надеюсь, не своей копией.

– Хочешь сказать, что двоих таких, как Финн, ты уже не вынесешь?

– О боги, – с ужасом сказал он, – два Финна? Одного и то много!

Но в его голосе прозвучала нотка теплоты и любви, а на лице появилось выражение удовольствия, я запоздало осознал, что он тосковал по Финну, что ему не хватало Финна так же, как Финну – его. Когда они были вместе, им были не важны их разногласия.

Я протянул руку и сжал его ладонь в обычном приветствии Чэйсули:

– Благодарю тебя за него, Дункан. Его руками ты не единожды спасал меня.

Пальцы Дункана сомкнулись на моей руке:

– То, что знает Финн, он узнал не от меня, – ответил он, – В нем мало что есть от меня. Хотя ведают боги, что я пытался… – он усмехнулся, не окончив фразы. – Он не солгал. Он сказал, что ты вернулся из изгнания настоящим мужчиной.

Это признание заставило меня рассмеяться:

– В моем присутствии он бы такого не сказал никогда.

– Может, и нет, – задумчиво произнес Дункан, – но он сказал это мне, а я тебе.

Мужчины судят друг о друге по рукопожатиям. Мы стояли несколько мгновений, вспоминая прошлое, и его рука ни разу не дрогнула – также, как и моя. Между нами было многое, и мы помнили об этом.

Наконец, мы разжали руки – мне подумалось, что с тех давних пор мы оба во многом изменились. Между нами словно произошел безмолвный разговор: он признал, что я стал иным, чем был прежде, когда он впервые узнал меня, а я понял, кем был он. Не соперник, но друг, человек, которому я мог доверить свою жизнь. А такого непросто найти, когда король назначает цену за твою голову.

– Мой шатер слишком мал для Мухааров, – тихо заметил он, и, приглядевшись, я увидел в его глазах веселые искорки. – Мой шатер в особенности мал сейчас для тебя. Идем со мной, и я предоставлю тебе более подходящий трон – может, более подходящий, чем тот, другой. По крайней мере, пока ты не убил того, кто забрал его себе.

Я ничего не ответил. В его голосе впервые зазвучали мрачные нотки, и я впервые осознал, что Дункан, похоже, умеет ненавидеть не меньше, чем я сам. Я никогда раньше не думал об этом, слишком увлекшись моей личной целью. Я хотел получить трон для себя, так же, как и Хомейну. Дункан тоже хотел, чтобы я получил трон – но у него были на то свои причины.

Он увел меня от шатров к груде гранитных валунов, поросших серебристо-серым и зеленым бархатным мхом. Солнечный свет превращал мох в изумрудно-зеленое покрывало, пушистое и сверкающее, как камень в арфе Лахлэна. «Троном», о котором говорил мне Дункан, были два камня: один – четырехугольной формы, прилегающий ко второму, стоящему вертикально и образующему подобие спинки. Мох служил мне подушечкой. Творение богов, сказал бы Финн, я сел на трон и улыбнулся.

– Не слишком роскошно для законного Мухаара, – Дункан присел на соседний камень. Тонкие ветви деревьев, сплетавшиеся над нами в полог, покачивались под легким ветерком, тени и блики играли на лице Чэйсули, оживляя его привычную неподвижность. Дункан всегда был менее склонен к веселью, чем Финн. Он был спокойнее, серьезнее и сосредоточеннее, почти суровым. Он казался старым несмотря на то, что был еще молод по обычным меркам. Слишком молод для вождя клана – я знал это, но знал и то, что старшее поколение его клана погибло в кумаалин, развязанной Шейном.

– Сойдет и этот, пока я не получил тот, другой, – беспечно ответил я.

Дункан наклонился и вытянул из влажной земли колосок дикой пшеницы. Он разглядывал изжелта-зеленый стебелек, который, казалось, сейчас полностью поглощал его внимание. Это было непохоже на Дункана – он никогда не любил долгих прелюдий, впрочем, возможно, я постарел и предпочитал, чтобы люди сразу переходили к делу.

– У тебя будут сложности с тем, чтобы объединить хомэйнов и Чэйсули, наконец вымолвил он.

– Не со всеми, – я сразу понял, о чем он говорит. – Возможно, с некоторыми, – этого следовало ожидать. Но я не потерплю ни от кого недоверия к соратникам, будь то Чэйсули или я сам.

Я подался вперед на моем престоле из гранита, покрытого мхом, так непохожего на Трон Льва:

– Дункан, я покончу с кумаалин так скоро, как только смогу. И начну со своей армии. Он не улыбался:

– Поговаривают о нашем колдовстве.

– О вашем колдовстве будут говорить всегда. Это главное, что их пугает, я вспомнил пору своего юношества и похвальбы дядюшки: он говорил, что вся Хомейна боится Чэйсули, потому что он заставил людей бояться их. Он говорил и о том, что Изменяющиеся хотят свергнуть Царствующий Дом, чтобы посадить на трон своего короля.