Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса] - Ремарк Эрих Мария - Страница 49

— Это в рабочем лагере. А здесь — нет. Здесь все равны.

Аммерс запыхтел и отвернулся. На стене, прямо над его свалявшимися космами, виднелась карандашная надпись: «Евгений Майер. 1941. Тиф. Отомстите…»

— Ну что с ним? — спросил 509-й Бергера.

— Он уже давно должен был умереть. Но теперь, кажется, действительно наступает конец.

— Похоже. Он уже начинает заговариваться.

— Он не заговаривается, — вмешался Лебенталь. — Он знает, что говорит.

— Хотелось бы верить, что нет, — сказал Бухер.

509-й посмотрел на него.

— Когда-то он был другим, Бухер, — произнес он спокойно. — Но его сломали. От прежнего Аммерса ничего не осталось. Это, — он кивнул в сторону Аммерса, — совсем другой человек, который вырос из кусков и обрубков. И обрубки не хотели срастаться. Я это сам видел.

— Священника… — вновь заскулил Аммерс. — Мне надо исповедаться! Я не хочу вечного проклятья!

509-й присел на край его койки. Рядом с Аммерсом лежал один из вновь прибывших. У него был жар. Он мелко и часто дышал.

— Ты можешь исповедаться и без священника, Аммерс. Какие там у тебя могут быть грехи! Здесь нет грехов. Во всяком случае у нас. Мы их тут же искупаем. Покайся в том, в чем ты хотел покаяться. Этого достаточно, если исповедь невозможна. Так написано в катехизисе.

Аммерс на минуту притих.

— Ты тоже католик? — спросил он.

— Да, — ответил 509-й. Это была неправда.

— Тогда ты сам должен это знать! Мне нужен священник! Я должен исповедаться и причаститься! Я не желаю гореть в вечном пламени! — Аммерс дрожал. Глаза его были широко раскрыты. Для маленького личика, величиной с два кулака, они казались слишком большими. Это придавало ему сходство с летучей мышью.

— Если ты сам католик, то должен знать, как это бывает. Это — как крематорий. Только в нем не сгорают и не умирают. Ты что, хочешь, чтобы и со мной такое случилось?

509-й посмотрел на дверь. Она была раскрыта настежь. В ее проеме застыло, как на картине, ясное вечернее небо. Он перевел взгляд на иссохшую голову Аммерса, в которой теснились огненные картины ада.

— С нами все иначе, Аммерс, — сказал он, наконец. — Мы на том свете имеем право на привилегии. Нам уже здесь достался кусок ада.

Аммерс замотал головой.

— Не богохульствуй, — прошептал он. Потом с трудом приподнялся, мрачно посмотрел вокруг и вдруг разразился злобным криком:

— Вы!.. Вы!.. Вы все здоровы! А я должен подыхать! Теперь, когда… Да-да, смейтесь! Смейтесь! Я все слышал, что вы говорили! Вы хотите выбраться отсюда! Вы выберетесь отсюда! А я? Я?.. В крематорий! В огонь! Глаза! И вечное… у-у-у-у!.. У-у-у!..

Аммерс выл, как собака на луну. Он сидел на нарах, прямой, как свеча, и выл. Черный провал его рта был похож на рупор, из которого рвался наружу хриплый вой.

Зульцбахер поднялся.

— Я пошел, — сказал он. — Спрошу насчет священника.

— Где? — спросил Лебенталь.

— Где-нибудь. В канцелярии. Или у часовых…

— Не будь идиотом. Здесь нет священников. Эсэсовцы не любят этого. Тебя засунут в бункер.

— Ну и что?

Лебенталь молча уставился на него.

— Бергер, 509-й, — проговорил он, наконец. — Вы слышали?

Лицо Зульцбахера побелело. Скулы его словно свело судорогой. Он уже никого не видел.

— Это бесполезно, — обратился к нему Бергер. — Такие вещи запрещены. Среди заключенных тоже нет ни одного священника, мы бы наверняка знали. Неужели ты думаешь, что мы бы не позвали его?

— Я пошел, — повторил Зульцбахер.

— Самоубийца! — Лебенталь схватился за голову. — И ради кого? Ради антисемита!

На скулах Зульцбахера вновь заиграли желваки.

— Пусть ради антисемита.

— Сумасшедший! Еще один сумасшедший!

— Пусть сумасшедший. Я пошел.

— Бухер, Бергер, Розен, — сказал 509-й спокойно.

Бухер, который уже стоял с дубинкой за спиной у Зульцбахера, ударил его по голове. Удар получился несильный, но его вполне хватило, чтобы Зульцбахер закачался. Они вцепились в него и повалили его на пол.

— Давай веревки от «овчарки», Агасфер! — скомандовал Бергер.

Они связали Зульцбахера по рукам и ногам и отпустили.

— Если будешь кричать, нам придется сунуть тебе в рот кляп, — сказал 509-й.

— Вы не понимаете меня…

— Мы понимаем. Полежи так, пока у тебя не прояснится в голове. Мы уже и так потеряли много людей…

Они оттащили его в угол и оставили в покое.

— Он еще немного не в себе, — пробормотал Розен, словно извиняясь за него, и поднялся с колен. — Вы должны его понять. Вы же знаете — брат…

Аммерс уже охрип. Вместо воя теперь слышен был лишь шепот:

— Ну где он? Где священник?..

У них уже кончилось терпение.

— Неужели в бараках действительно нет ни одного священника, или дьяка, или какого-нибудь пономаря? — спросил Бухер. — Хоть кого-нибудь? Чтобы он наконец замолчал.

— В семнадцатом было четверо. Одного выпустили, двое уже на том свете, а четвертый — в бункере, — сообщил Лебенталь. — Бройер лупит его каждое утро цепью. Это у него называется «служить мессу».

— Пожалуйста… — шептал Аммерс. — Ради Христа… Позовите…

— Кажется, в секции «Б» один знает латынь, — вспомнил Агасфер. — Я как-то слышал о нем. Может, позвать его?

— А как его фамилия?

— Я точно не знаю. Не то Делльбрюк, не то Хелльбрюк или что-то в этом роде. Староста секции наверняка знает.

509-й встал.

— Там Маанер. Можно его спросить.

Они отправились с Бергером в секцию «Б».

— Это скорее всего Хелльвиг, — сказал им Маанер. — Он знает языки. Правда, немного с приветом. Читает иногда что-то вслух. Он в секции «А».

— Наверное, это он.

Вместе они пошли в соседнюю секцию. Маанер отыскал старосту, высокого тощего мужчину, голова которого имела форму груши. «Груша» лишь пожал плечами. Маанер исчез в черном, стонущем лабиринте коек, рук и ног, громко выкрикивая имя нужного им человека.

Через несколько минут он вернулся обратно. За ним шел какой-то заключенный с недоверчивым взглядом.

— Это он, — сказал Маанер 509-му. — Давайте выйдем отсюда. Здесь ничего не слышно.

509-й объяснил Хелльвигу суть дела.

— Ты знаешь латынь? — спросил он его.

— Да. — Лицо Хелльвига нервно подергивалось. — А вы знаете, что у меня сейчас украдут мою миску?

— Что?

— Здесь крадут. Вчера у меня пропала ложка, пока я сидел в уборной. Я спрятал ее под койкой. А сейчас там осталась моя миска.

— Ну так сходи за ней.

Хелльвиг тут же исчез, не проронив ни звука.

— Он больше не придет, — заявил Маанер.

Они ждали. Смеркалось. По земле поползли, опережая друг друга, огромные тени. Казалось, будто эта темнота, родившись в черном чреве бараков, теперь медленно потекла наружу. Наконец, Хелльвиг вернулся. К груди он прижимал миску.

— Я, правда, не знаю, понимает ли Аммерс что-нибудь в латыни, — сказал 509-й. — Наверняка ничего, кроме «ego te absolvo»[6]. Это он мог запомнить. Если ты ему это скажешь и еще что-нибудь, что тебе придет в голову…

Хелльвиг вышагивал на своих длинных, тонких ногах, как цапля, приседая при каждом шаге.

— Вергилий? — спросил он, не останавливаясь. — Гораций?

— А что-нибудь церковное?

— «Credo in unum deum…»[7]

— Отлично.

— Или «Credo quia absurdum…»[8]

509-й поднял голову и взглянул в его огромные, бессонные глаза.

— Это про нас.

Хелльвиг остановился.

— Ты прекрасно знаешь, что это кощунство. Но я сделаю это. Хотя я ему совсем не нужен. Бывает покаяние и отпущение грехов без исповеди.

— Может, ему обязательно кто-нибудь нужен, чтобы покаяться.

— Я делаю это только из сострадания к нему. А они тем временем украдут мою порцию супа.

— Маанер покараулит твой суп. Только дай мне твою миску, — сказал 509-й. — Я подержу ее, пока ты не выйдешь из барака.