Очищение - Харрис Роберт - Страница 65

— Я говорил о том, что в тот день Клавдий был у меня дома, поэтому он не мог вечером оказаться в Интерамнии, — повернулся к нему Цицерон. — Его алиби — обман. — Он говорил без всякой задней мысли. Если бы он обдумал последствия этого заявления, то наверняка был бы осторожнее.

— Тогда ты должен дать показания, — сразу же заявил Гортензий. — Это алиби должно быть разрушено.

— Ну нет, — быстро сказал Цицерон. — Я с самого начала предупредил, что не хочу иметь к этому никакого отношения. — И подав мне сигнал идти за ним, сенатор встал и сразу же ушел с Форума в сопровождении двух мускулистых рабов, которые охраняли его в те дни.

— Это было глупо с моей стороны, — сказал Цицерон, когда мы взбирались на холм. — Наверное, я старею.

Я услышал, как толпа за нами засмеялась над каким-то замечанием одного из сторонников Клавдия: улики могли быть против него, но толпа была на его стороне. Я почувствовал, что Цицерон недоволен результатами дня. Совершенно неожиданно защита стала брать верх.

Когда заседание закрылось, все три обвинителя пришли к Цицерону. С ними же прибыл Гортензий. Как только я их увидел, то понял, чего они хотят, и про себя проклял Гортензия за то, что тот поставил Цицерона в столь неудобное положение. Я провел их в сад, где Цицерон и Теренция наблюдали, как маленький Марк играет с мячом.

— Мы хотим, чтобы ты дал показания, — начал Крус, который был главным обвинителем.

— Я ждал, что ты скажешь именно это, — сказал Цицерон, бросив злой взгляд на Гортензия. — И думаю, что ты можешь предугадать мой ответ. Думаю, что в Риме найдется еще сотня людей, которые видели Клавдия в тот день.

— Но нам не удалось найти ни одного, — сказал Крус. — Или никто не желает свидетельствовать.

— Клавдий всех их запугал, — добавил Гортензий.

— А кроме того, никто не сравнится с тобой по авторитету, — добавил Марцелин, который всегда был сторонником Цицерона, начиная со времени суда над Верресом. — Если ты сделаешь нам завтра это одолжение и подтвердишь, что Клавдий был у тебя, у присяжных не будет выбора. Это алиби — единственное, что стоит между ним и изгнанием.

Цицерон с недоверием посмотрел на них.

— Послушайте, подождите минутку. Вы хотите сказать, что без моего свидетельства его оправдают? — Они повесили головы. — Как такое могло случиться? Никогда еще перед судом не представал более виновный человек. — Он повернулся к Гортензию. — Ты же сказал, что «оправдание исключается». «Надо больше доверять здравомыслию римлян», — разве это не твои слова?

— Он стал очень популярен. А те, кто его не любит, боятся его сторонников.

— Да, и Лукулл нам здорово подкузьмил. Все эти истории про простыни и прятание в спальне сделали из нас посмешище, — сказал Крус. — Даже некоторые присяжные говорят о том, что Клавдий не более извращен, чем те, кто его обвиняет.

— И теперь я должен все это исправлять? — Цицерон в отчаянии взмахнул руками.

Теренция качала Марка на коленях. Неожиданно она поставила его на землю, велела идти в дом и, повернувшись к мужу, сказала:

— Может быть, тебе это и не нравится, но ты должен это сделать — если даже не для Республики, то для себя самого.

— Я уже сказал. Я не хочу в это вмешиваться.

— Но никто не выиграет больше тебя, если Клавдий отправится в изгнание. Он стал твоим самым большим врагом.

— Да, стал! Вот именно! И кто в этом виноват?

— Ты! Ведь ты с самого начала принимал участие в его карьере.

Так они спорили несколько минут, а сенаторы наблюдали за всем этим с недоумением. По Риму давно уже ходили слухи, что Теренция совсем не скромная, безмолвная жена, и эту сцену будут, конечно, широко обсуждать. Но, хотя Цицерон и злился на нее за то, что она спорила с ним в присутствии посторонних, я знал, что в конце концов хозяин с ней согласится. Он злился, потому что понимал, что у него нет выбора: Цицерон попал в ловушку.

— Очень хорошо, — сказал он наконец. — Как всегда, я выполню свой долг перед Римом, хотя это и будет сделано за счет моей собственной личной безопасности. Но мне, наверное, пора к этому привыкнуть. Встретимся утром, граждане. — И взмахом руки хозяин отпустил их.

После того, как они ушли, он сидел, размышляя. Наконец спросил:

— Хоть ты понимаешь, что это ловушка?

— Ловушка для кого? — спросил я.

— Для меня, конечно. — Он повернулся к Теренции. — Только представь себе: во всей Италии нашелся только один человек, который может разрушить алиби Клавдия, и этого человека зовут Цицерон. Ты думаешь, это случайное совпадение?

Теренция не отвечала; мне это тоже не приходило в голову до тех пор, пока он об этом не заговорил.

— Этот свидетель из Интерамния, — сказал он мне, — этот Казиний Скола, или как там его зовут, — мы должны все о нем узнать. Кого мы знаем в Интерамнии?

Я подумал секунду, а затем, с тяжелым предчувствием в сердце, сказал:

— Целия Руфа.

— Целий Руф, — повторил Цицерон, ударив по ручке стула. — Ну конечно.

— Еще один человек, которого ты не должен был вводить в наш дом, — сказала Теренция.

— Когда мы видели его в последний раз?

— Много месяцев назад, — ответил я.

— Целий Руф! Он пил с Клавдием и ходил с ним по бабам еще тогда, когда был моим учеником, — чем больше Цицерон размышлял, тем увереннее он становился. — Сначала он связался с Катилиной, а потом примкнул к Клавдию. Ну и змея! Этот чертов свидетель из Интерамния окажется клиентом его отца, готов поспорить.

— Ты что, думаешь, что Руф и Клавдий сговорились, чтобы заманить тебя в ловушку?

— А ты что, сомневаешься, что они на это способны?

— Нет. Я просто не понимаю, для чего все эти сложности с фальшивым алиби, если цель — просто заставить тебя свидетельствовать и разрушить это алиби?

— Так ты думаешь, что за всем этим стоит кто-то третий?

Я заколебался.

— Кто? — потребовала Теренция.

— Красс.

— Но ведь мы с Крассом полностью помирились, — сказал Цицерон. — Ты же слышал, как он превозносил меня до небес в присутствии Помпея. А потом, он же так дешево продал мне этот дом… — Он хотел еще что-то сказать, но замолчал.

Теренция включила всю свою проницательность, обращаясь ко мне:

— Почему ты считаешь, что Красс пойдет на такие сложности, чтобы причинить зло твоему хозяину?

— Не знаю, — ответил я и почувствовал, что краснею.

— Ты могла бы еще спросить, почему скорпион жалит свои жертвы? Потому, что так делают все скорпионы, — мягко заметил Цицерон.

Вскоре разговор закончился. Теренция ушла заниматься с Марком. Я отправился в библиотеку, заниматься корреспонденцией Цицерона. Один Цицерон остался на веранде, задумчиво глядя через Форум на Капитолий. На город спускались вечерние сумерки.

На следующее утро, бледный и со взведенными нервами — он прекрасно понимал, как его примут в качестве свидетеля, — Цицерон отправился на Форум в сопровождении такого же количества телохранителей, которое сопровождало его в дни заговора Катилины. Распространился слух, что обвинение неожиданно затребовало его в качестве свидетеля, и в тот момент, когда сторонники Клавдия увидели его, пробирающегося сквозь толпу к платформе, они начали свой кошачий концерт. Когда он взбирался по ступенькам храма к платформе суда, в него полетели яйца и куски навоза. И тут произошло совершенно невероятное: почти все присяжные встали и окружили Цицерона, чтобы защитить его от этих снарядов. Некоторые даже повернулись к толпе, оттянули воротники и провели ребром ладоней по обнаженным шеям, как бы говоря бандам Клавдия: «Прежде чем вы убьете его, вам придется убить нас».

Цицерону было привычно выступать в качестве свидетеля. Только за последний год он делал это раз десять во время судов над сторонниками Катилины. Но никогда еще он не сталкивался с подобной аудиторией, и городскому претору пришлось приостановить ход суда, пока, наконец, не установился относительный порядок. Клавдий смотрел на Цицерона, сложив руки на груди и глубоко задумавшись. По-видимому, действия присяжных насторожили его. Первый раз за все время суда рядом с Клавдием сидела его жена Фульвия. Это был тонкий ход со стороны защиты — показать ее толпе: ей было всего шестнадцать, и она выглядела скорее дочерью Клавдия, чем его женой — именно тот тип беззащитной девочки, который гарантированно растопит сердца присяжных; кроме того, она была потомком Гракхов, которые все еще оставались невероятно популярны в народе. У нее было малоподвижное, злое лицо, но супружеская жизнь с Клавдием заставила бы обозлиться любое, даже самое мягкое существо.