Очищение - Харрис Роберт - Страница 66

Когда, наконец, главному обвинителю Лентулу Крусу разрешили задавать вопросы свидетелю, толпа замерла в ожидании. Он подошел к Цицерону.

— Хотя все тебя хорошо знают, назови, пожалуйста, свое имя.

— Марк Туллий Цицерон.

— Ты клянешься богами говорить только правду?

— Клянусь.

— Ты знаком с обвиняемым?

— Да.

— Где он находился между шестью и семью часами утра в день праздника Благой Богини в прошлом году? Ты можешь сообщить суду эту информацию?

— Да. Я очень хорошо это помню, — Цицерон повернулся к присяжным. — Он был у меня дома.

Волна удивления прокатилась по присяжным и толпе зрителей. Клавдий очень громко сказал: «Лгун!» — и его клика опять закричала и замяукала. Претор, которого звали Воконий, призвал всех к порядку. Он дал знак обвинителю продолжать.

— Ты это хорошо помнишь? — спросил Крус.

— Очень хорошо. Другие мои домочадцы тоже видели его.

— С какой целью он приходил?

— Ни с какой — это был просто визит вежливости.

— Как ты считаешь, мог ли обвиняемый, побывав в то время у тебя дома, к вечеру оказаться в Интерамнии?

— Ни в коем случае. Если только он не выращивает крылья так же легко, как переодевается в женские одежды.

Здесь раздался смех. Даже Клавдий улыбнулся.

— Фульвия, жена обвиняемого, которая сегодня находится здесь, утверждает, что вместе с мужем была в тот вечер в Интерамнии. Что ты на это скажешь?

— Скажу, что счастливые часов не наблюдают. Поэтому молодожены иногда путают часы и дни недели.

Смех стал еще сильнее, и Клавдий опять присоединился к нему, а Фульвия смотрела только перед собой, и лицо ее было похоже на детский кулачок — маленький, белый и крепко сжатый; уже тогда она была очень уродливая.

У Круса не было больше вопросов, и он вернулся на свою скамью, освобождая место для адвоката Клавдия, Куриона. Наверняка тот был храбрецом на поле битвы, но в суде он чувствовал себя не в своей тарелке, поэтому подошел к великому оратору с опаской, как мальчик, который хочет палкой дотронуться до змеи.

— Мой клиент долгое время был твоим врагом, не правда ли?

— Неправда. До того, как он совершил этот акт святотатства, мы были хорошими друзьями.

— А потом его обвинили в этом преступлении, и ты покинул его?

— Нет, сначала его покинул разум, а потом он совершил преступление.

Опять раздался смех. Защитник выглядел растерянным.

— Ты говоришь, что четвертого декабря прошлого года мой клиент пришел навестить тебя?

— Именно.

— Удивительно вовремя, не правда ли, ты смог вспомнить, что Клавдий пришел к тебе именно в этот день.

— Думаю, что удивления достойно то, что произошло с твоим клиентом.

— Что ты имеешь в виду?

— Думаю, что он не так часто бывает в Интерамнии в течение года. Удивительно то, что в тот день, когда он, как он утверждает, был в этом отдаленном городе, десяток свидетелей видели его в Риме, переодетым в женское платье.

Пока продолжалась эта забава, Клавдий перестал улыбаться. Было видно, что ему надоело, что его адвоката возят носом по полу суда, и он жестом подозвал его к своей скамье. Однако Курион, которому было почти шестьдесят и который не привык к подобным издевательствам, вспылил и начал размахивать руками.

— Некоторые дураки, без сомнения, подумают, что это чрезвычайно остроумная игра слов, но я хочу сказать, что ты ошибаешься и мой клиент приходил к тебе в совсем другой день.

— Я совершенно уверен в дне, и на то есть веская причина. Эта была первая годовщина того дня, когда я спас Республику. Поверь мне, до конца жизни у меня будет очень веская причина помнить четвертое декабря.

— Так же, как у жен и детей людей, которых ты убил! — выкрикнул Клавдий, вскочив на ноги. Воконий немедленно потребовал порядка, но Клавдий отказался сесть и продолжал выкрикивать оскорбления. — Ты и тогда, как и сейчас, вел себя как тиран.

Повернувшись к своим сторонникам, он жестом показал, что ждет их поддержки. Вторично их просить не пришлось. Как один, они бросились вперед, и в воздухе замелькали новые снаряды. Второй раз за день присяжные пришли Цицерону на помощь, окружив его и стараясь закрыть ему голову. Городской претор кричал, пытаясь выяснить у Куриона, есть ли у защиты еще вопросы. Курион, который выглядел совершенно потрясенным поведением присяжных, жестом показал, что он закончил, и суд был поспешно прекращен. Группа присяжных, телохранителей и клиентов расчистила Цицерону дорогу через Форум и на Палатинский холм.

Я думал, что все произошедшее произведет на хозяина тяжелое впечатление, и на первый взгляд так оно и случилось. Его волосы торчали в разные стороны, а тога была испачкана. Однако хозяин сохранил присутствие духа. В волнении он ходил по библиотеке, вновь и вновь возвращаясь к ключевым моментам своих показаний. Цицерон ощущал себя так, как будто вторично победил Катилину.

— Ты видел, как присяжные сомкнули ряды вокруг меня? Сегодня, Тирон, тебе довелось увидеть все то лучшее, что есть в римском правосудии.

Однако хозяин решил не возвращаться в суд, чтобы выслушать заключительные слова обвинения и защиты, и прошло еще два дня, прежде чем был готов вердикт и он отправился к храму Кастора, чтобы услышать, как приговорят Клавдия.

В тот день присяжные потребовали вооруженной защиты, и центурия легионеров окружала платформу, на которой расположился суд. Когда Цицерон проходил на свое место в секторе для сенаторов, он отсалютовал присяжным. Некоторые ответили ему, но многие отводили глаза и старались смотреть в другую сторону.

— Думаю, что они боятся раскрываться перед бандами Клавдия, — сказал мне Цицерон. — После того, как они проголосуют, как думаешь, может быть, мне стоит пойти и встать вместе с ними, чтобы выразить им свою поддержку?

Я не думал, что это безопасно, но времени на ответ мне не хватило, так как претор уже выходил из храма. Я оставил Цицерона на его месте и присоединился к толпе неподалеку.

Обвинение и защита уже сказали свое последнее слово, и теперь городскому претору оставалось только подвести итог и объяснить присяжным существующее законодательство. Клавдий опять сидел рядом с женой. Иногда он наклонялся и что-то говорил ей, а она пристально смотрела на мужчин, которые через несколько минут решат судьбу ее мужа. В суде все всегда занимает больше времени, чем предполагается: на вопросы должны быть даны ответы, законы зачитаны, документы найдены, — поэтому только через час официальные лица стали раздавать присяжным восковые жетоны для голосования. На одной стороне жетона было нацарапано «В» — виновен, а на другой «Н» — невиновен. Система была рассчитана на максимальную секретность — достаточно было нескольких секунд, чтобы пальцем стереть одну из букв и опустить жетон в урну, которую пустили по кругу. Когда все жетоны были опущены, урну принесли к столу претора и жетоны высыпали на стол. Все вокруг меня стояли на цыпочках, стараясь рассмотреть, что происходит. Для некоторых тишина была слишком напряженной, и они нарушали ее криками «Давай, Клавдий!», «Да здравствует Клавдий!». Эти крики вызывали аплодисменты среди ожидающих толп. Над платформой, на которой заседал суд, на случай дождя была натянута парусина. Я помню, как она хлопала на ветру, как парус. Наконец подсчет завершился, и результаты передали претору. Он встал, и судьи встали вместе с ним. Фульвия схватила Клавдия за руку. Я зажмурил глаза и вознес молитву бессмертным богам. Нам надо 34 голоса, чтобы Клавдий отправился в изгнание до конца своей жизни.

— За наказание обвиняемого проголосовали тридцать человек, за его оправдание — тридцать четыре. Согласно вердикту данного суда, Публий Клавдий Пульхр признается невиновным по всем пунктам обвинения, и данное дело…

Последние слова претора потонули в криках одобрения. Земля ушла у меня из-под ног. Я почувствовал, как у меня закружилась голова, а когда открыл глаза, мигая от блеска солнца, Клавдий шел по платформе, пожимая руки членам суда. Легионеры сцепили руки, чтобы не позволить толпе захватить платформу. Толпа кричала и танцевала. По обеим сторонам от меня сторонники Клавдия хотели пожать мне руку, а я старался выдавить из себя улыбку, потому что в противном случае они могли бы избить меня или сделать еще чего похуже. Среди этого беснования скамьи сенаторов были неподвижны, как поляна, засыпанная свежевыпавшим снегом. Я смог рассмотреть выражение лица некоторых из них: у Гортензия — ошарашенное, у Лукулла — непонимающее, а Катулл поджал губы от страха. Цицерон надел свою профессиональную маску и смотрел вдаль с видом государственного мужа.