Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Вся жизнь впереди… (сборник)

Рождественский Роберт Иванович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Вся жизнь впереди… (сборник) - Рождественский Роберт Иванович - Страница 14

Изменить размер шрифта:

«Взял билет до станции…»

Взял билет до станции

Первая любовь.

Взял его негаданно.

Шутя.

Невзначай.

Не было попутчиков.

Был дым голубой.

Сигареты кислые.

И крепкий чай.

А еще шаталась монотонная мгла.

А еще задумчиво гудел паровоз….

Там, на этой станции,

вершина была.

Теплая вершина.

До самых звезд.

Ты ее по имени сейчас не зови,

хоть она осталась —

лицом на зарю…

Встал я у подножия

Первой любви.

Пусть не поднимусь уже —

так посмотрю.

Потянулся к камню раскаленной рукой,

Голову закинул,

торопясь и дрожа…

А вершины вроде бы

и нет никакой.

А она, оказывается,

в пол-этажа…

Погоди,

Но, может быть, память слаба?..

Снег слетает мудро.

Широко.

Тяжело.

В слове

буквы смерзлись.

Во фразе —

слова…

Ах, как замело все!

Как замело!..

И летел из прошлого

поезд слепой.

Будто в долгий обморок,

в метели нырял…

Есть такая станция —

Первая любовь.

Там темно и холодно.

Я проверял.

«Где-то оторопь зноя…»

Где-то оторопь зноя

с ног человека валит,

Где-то метель по насту

щупальцами тарахтит…

А твоего солнца

хватит

на десять Африк.

А твоего холода —

на несколько Антарктид…

Снова,

крича от ярости,

вулканы стучатся в землю!

Гулким,

дымящимся клекотом

планета потрясена…

А ты —

беспощадней пожаров.

Сильнее землетрясений.

И в тысячу раз беспомощней

двухмесячного пацана…

Оглядываться не стоит.

Оправдываться не надо.

Я только все чаще спрашиваю

с улыбкою и тоской:

– За что мне

такая мука?

За что мне

такая награда?

Ежеминутная сутолока.

Ежесекундный покой.

Жара

такой жары

еще не помню…

Жарко паутине.

Жарко полдню.

Жарко сквозняку,

дыханью,

шагу.

Жарко…

Кажутся несбыточными грозы.

И собака,

будто после кросса,

дышит

лихорадочно и жадно.

Жарко…

Даже рекам

духота понятна.

Небо за неделю полиняло.

Яблони распарились,

обвисли.

Медленно

пе-

ре-

пол-

за-

ют

мысли

с яблоней

на сморщенные перья.

Даже не переползают —

пере-

валиваются

и засыхают.

Засыхают,

будто засыпают…

Жарко.

Тишина.

Оцепененье.

Вянут подходящие сравненья.

Даже слову,

даже буквам

жарко.

…Ну вас к черту!

Надоело —

в рифму!

Памяти Михаила Светлова

Какие памятники ставятся волшебникам?

Из мрамора?

Из бронзы?

Из стекла?..

Довольствуемся

слабым утешением,

что нас позвали

важные дела.

Так повелось,

что вечера задымлены,

и опровергнуть ничего нельзя…

При жизни —

рядовые собутыльники.

А после смерти —

лучшие друзья…

Однажды в полдень

сказку встретить можно.

Не проходи

и запросто присядь.

А сказка

курит,

пьет коньяк с лимоном

и спрашивает:

«Как живешь, босяк?»…

И вот уже сначала жизнь задумана!

Построен за ночь

город на песке…

Сидит на стуле

добрая

усталая

романтика

в усталом пиджачке.

Она и не кончалась —

время не было.

Она не отдыхала —

век не тот.

Она, прервав остроты,

нежно-нежно

на солнце

руку тонкую кладет.

Молчит —

а пальцы слушаются слабо.

И непривычно тихо за столом…

Струится и подрагивает

слава,

как воздух над пылающим костром.

«Не верю в принцесс на горошинах…»

Не верю в принцесс на горошинах,

Верю в старух на горошинах.

Болезнями огорошенных.

Дремлющих осторожно…

Они сидят

над чаями

Возвышенно

и терпеливо,

чувствуя,

как в чулане

дозревает

царство наливок…

Бормочут что-то печальное

и, на шаткий стол опершись,

буквами пишут печатными

письма —

длиною в жизнь…

Постели им —

не постели.

Лестницы им —

коварны.

Оладьи для них —

толстенны.

А внученьки —

тонковаты…

Кого-то жалея вечно,

кому-то вечно мешая,

прозрачны

и человечны,

семенят

по земному шару…

Хотят они всем хорошего.

Нянчат внучат покорно.

А принцессы

спят

на горошинах.

И даже очень спокойно.