Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Вся жизнь впереди… (сборник)

Рождественский Роберт Иванович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Вся жизнь впереди… (сборник) - Рождественский Роберт Иванович - Страница 13

Изменить размер шрифта:

Другу, которому я не успел написать стихов

Есть на свете

такие парни —

дышит громко,

смеется громко,

любит громко

и шепчет

громко!

Есть на свете

такие парни…

Есть на свете

такие парни!

К жизни

он припадает губами,

Пьет ее.

И напиться не хочет…

И когда —

такие! —

уходят

вдруг,

на взлете,

на взмахе,

на вздохе, —

как земля в сентябре,

обильны, —

ничего не чувствуешь.

Только

жжет обида.

Одна обида.

На кого – не знаю.

Обида.

И гадать не хочу.

Обида.

Есть на свете

такие парни.

Все для жизни в них —

не для памяти!

Память, в общем-то,

по иронии —

вещь

достаточно односторонняя.

И бубнить про нее округло

в данном случае

слишком глупо,

слишком горько

и бесполезно…

Мы —

живые.

Мы —

из железа.

Пусть намеком

пустые урны

крематорий

держит за пазухой.

Вновь меня

заполняет утро,

как улыбка

Женьки Урбанского.

«Говорила мама…»

Говорила мама:

«Сынок,

уймись!

Чего тебе все

неймется?..»

Говорила мама:

«Делом займись…

Когда ж ты это

делом

займешься?..»

Дело мое, дело —

маета моя.

Мой восторг.

Мое любопытство.

Давняя усталость.

И крепкая шлея.

Торжество мое.

Моя пытка.

Может быть, и вправду

резона

нет

выводить

корявые буковки!

Может, где-то рук моих

дожидается нефть

с краю

от читательской публики.

Пусть бы

где-нибудь у серьезной реки

бригадир,

бровастый как демон,

по ранжиру выстроя

крутые матюги,

учил бы меня

заниматься делом…

Это – не кокетство.

Совсем не то.

Не буду я

ни для кого обузой…

Но уже проверил:

никогда и ни за что

дело мое

меня не отпустит.

Знаю,

куда бы меня ни занесло —

встанет на пути

неизменно

дело мое, дело.

Мое ремесло.

Радостная

высшая мера.

Но когда порою предзаревой

никчемными

кажутся слова,

я тихо усмехаюсь.

Качаю головой.

И думаю,

что мама была

права.

«Мне уже в который раз…»

Мне уже в который раз

снится тот же самый сон:

затемненные дома

спину горбят.

До второго этажа

город снегом занесен —

неживой,

не простой,

старый город.

Долгой полночью накрыт.

Звездным инеем согрет.

На плечах моей земли —

снег налипший.

Будто он —

за тыщу зим.

Будто он —

на тыщу лет.

Только я и сквозь него —

слышу!

Слышу!

Продирается трава.

Продирается,

крича!

Так

продрогшее зверье

рвется к снеди.

У меня в ушах звенит

боль зеленого луча.

Я ползу,

я плыву

в темном снеге.

Я хочу спасти в траве

молчаливых светляков.

Но грохочет надо мной

мир уставший.

До травы,

как до весны,

невозможно далеко.

Далеко-далеко.

Даже дальше.

Нет еще других времен.

Нет еще других погод.

Лишь зыбучая метель

впала в ярость.

Это —

очень старый сон.

Это —

сорок первый год.

Это —

карточки на хлеб

потерялись.

«Приходит врач, на воробья похожий…»

Приходит врач, на воробья похожий,

и прыгает смешно перед постелью.

И клювиком выстукивает грудь.

И маленькими крылышками машет.

– Ну, как дела? —

чирикает привычно. —

Есть жалобы?.. —

Я отвечаю:

– Есть.

Есть жалобы.

Есть очень много жалоб…

Вот, – говорю, —

не прыгал с парашютом…

Вот, – говорю, —

на лошади не ездил…

По проволоке в цирке не ходил…

Он морщится:

– Да бросьте вы!

Не надо!

Ведь я серьезно…

– Я серьезно тоже.

Послушайте, великолепный доктор:

когда-то в Омске

у большой реки

мальчишка жил,

затравленный войною…

Он так мечтал о небе —

синем-синем!

О невозможно белом парашюте,

качающемся в теплой тишине…

Еще мечтал он

о ночных погонях!

О странном,

древнем ощущенье скачки,

когда подпрыгивает сердце к горлу

и ноги прирастают к стременам!..

Он цирк любил.

И в нем —

не акробатов,

не клоунов,

не львов,

больших и грустных,

а девочку,

шагающую мягко

по воздуху,

спресованному в нить.

О, как он после представлений клялся:

«Я научусь!

И я пойду за нею!..»

Вы скажете:

«Но это все наивно…»

Да-да, конечно.

Это все наивно.

Мы —

взрослые —

мечтаем по-другому

и о другом…

Мечта приходит к нам

еще неосязаемой,

неясной,

невидимой,

неназванной,

как правнук.

И остается в нас до исполненья.

Или до смерти.

Это все равно.

Мы без мечты немыслимы.

Бессильны.

Но если исполняется она,

за ней – как ослепление —

другая!..

Исполнилось лишь самое начало.

Любовь исполнилась

и крик ребенка.

Исполнились друзья,

дороги,

дали.

Не все дороги

и не все друзья, —

я это понимаю!..

Только где-то

живут мечты —

наивные, смешные, —

с которых мы и начали мечтать.

Они нам в спины смотрят долго-долго —

вдруг обернемся

и «спасибо!» скажем.

Рукой взмахнем:

– Счастливо!..

Оставайтесь…

Простите за измену.

Мы спешим… —

Но, может, это даже не измена?!

…А доктор

собирает чемоданчик.

Молчит и улыбается по-птичьи.

Уходит.

И уже у самой двери

он тихо говорит:

– А я мечтал…

давно когда-то…

вырастить

овчарку…

А после

подарить погранзаставе…

И не успел… —

Действительно, смешно.