Батальон смерти - Родин Игорь П. - Страница 51

Солдаты молчали.

– Кто переносил все испытания и сражался вместе с вами, если не я? Кто спасал ваши шкуры под огнем, если не Яшка? Или вы не помните, как я спасала вашего брата под Нарочью, когда, по грудь увязая в грязи, перетаскивала вас дюжинами в безопасное место и возвращала к жизни?

Тут я резко повернулась к парню, стоявшему с открытым ртом, посмотрела на него в упор и спросила:

– Предположим, что вы выберете себе офицеров сами. И что бы ты делал на месте командира, если бы выбрали тебя, простого солдата из народа? Скажи, что бы ты стал делать? – наседала я на него.

Парень тупо смотрел на меня, пытаясь улыбнуться.

– Га, когда бы выбрали, тогда было б видно, – промолвил он.

– Это не ответ. Ты мне скажи: как бы поступил, если бы наш корпус сидел в окопах, а другой отказался бы его сменить? Что? бы ты делал? Ну? Что? бы вы все делали? – обратилась я уже к толпе. – Продолжали бы удерживать позицию или ушли? Отвечайте!

– Ну что ж, ушли бы, конечно, – ответили несколько человек.

– Но для чего вы здесь находитесь? – заорала я диким голосом. – Чтобы удерживать траншеи или нет?

– Ну да, чтобы держать оборону, – ответил кто-то.

– Тогда как же можно их бросать? – выпалила я.

Наступило всеобщее молчание.

– Это было бы предательством по отношению к Свободной России, – продолжала я.

Солдаты потупили головы от стыда. Никто не произнес ни слова.

– Тогда зачем же вы его убили? – с болью в голосе выкрикнула я. – Ведь он только просил вас не оставлять окопы.

– Он хотел расстрелять нас! – раздалось несколько мрачных голосов.

– Вовсе он такого не говорил. Пытался лишь объяснить, что и генерал вам тоже не угрожал, но заметил, что при других обстоятельствах подобные действия карались бы расстрелом. И не успел полковник Белоногов произнести эти слова, как вы набросились на него, не дав даже возможности высказаться.

– Нам говорили по-другому. Мы думали, он грозится нас расстрелять, – неуверенно мямлили солдаты, пытаясь оправдаться.

В этот момент появились ординарцы и друзья убитого полковника. Увидев растерзанное тело командира, они пришли в ужас. Скорбь этих людей была безутешна. Они проклинали убийц, плакали и угрожали многотысячной толпе солдат.

– Убийцы! Кровожадные звери! Кого вы убили? Нашего батюшку! Был ли у солдат лучший друг, чем он? Был ли когда-либо какой другой командир, который бы так заботился о своих солдатах? Да вы хуже царских палачей. Дай вам волю, и вы все станете убийцами! Нехристи!

И скорбящие о полковнике разразились еще более громкими рыданиями и причитаниями. Воздух наполнился горестными криками. У каждого перехватило дыхание. Многие в толпе заплакали. А когда друзья погибшего стали перечислять его многочисленные благие дела и поступки, я не смогла сдержать слезы. Рыдания душили меня.

Тем временем в ответ на призывы о помощи с соседнего участка фронта прибыла дивизия, чтобы подавить бунт. Члены дивизионного комитета вышли вперед и потребовали выдачи зачинщиков бунта, выразившегося в отказе солдат выступить на передовую и в зверском убийстве полковника Белоногова. Между дивизионным и корпусным комитетами состоялись переговоры. В результате бунтовщики выдали двадцать агитаторов, которых тут же взяли под арест.

Возвратились сбежавшие офицеры, а вместе с ними и генерал, но он все еще не решался отдать солдатам приказ выступить на передовую. Он попросил меня обсудить этот вопрос с солдатами.

Но вначале следовало позаботиться о похоронах полковника.

– Нужно сделать гроб. Кто сможет? – спросила я.

Несколько солдат вызвались достать доски и сколотить гроб.

– А как быть с могилой? Полковника надо похоронить со всеми воинскими почестями, – продолжала я.

Нашлись добровольцы копать могилу. Кто-то из офицеров отправился за священником. Одного солдата я послала в лес за ветками для венка. А потом обратилась к толпе:

– Ну, а теперь вы смените ваших товарищей в окопах?

– Да, – покорно ответили солдаты.

Это была незабываемая сцена. Несколько тысяч солдат, таких смиренных и послушных, с еще не высохшими на щеках слезами, казались стадом заблудших овец, потерявшим своего пастуха. Никто бы сейчас не поверил, что эти люди способны убить человека. Теперь их можно было ругать, даже бить, и они снесли бы унижение безропотно, поскольку осознали, глубоко осознали всю тяжесть своего преступления. Подавленные всеобщей скорбью, солдаты стояли притихшие, изредка обмениваясь словами сожаления о случившемся. А ведь еще два часа назад эти ягнята были похожи на кровожадных зверей. Душевная доброта, отражавшаяся теперь на их лицах, только что исчезла было в урагане дикой ярости, и эти послушные дети проявили поистине бесчеловечную жестокость. Все это представлялось невероятным, но тем не менее это было так. Таков уж характер русского народа.

В четыре часа пополудни принесли гроб, продолговатый ящик из неструганых досок, задрапированный изнутри и снаружи белым полотном. Тело обмыли, но с лицом ничего сделать не удалось, оно было обезображено до неузнаваемости. Вместе с несколькими солдатами я обернула тело в холст и уложила в гроб. Сплели не один, а четыре венка. Священник начал читать молитвы, но не смог сдержаться и прервал чтение – рыдания душили его. Генерал, офицеры и я стояли у гроба с зажженными свечами в руках и тоже плакали. Когда похоронная процессия двинулась к могиле, первыми за гробом пошли рыдавший ординарец покойного и полк, которым командовал полковник Белоногов. За ними следовал почти весь личный состав корпуса. Плакали все. Ординарец душераздирающе голосил, перечисляя достоинства своего командира. С каждым шагом стенания становились все громче. Когда процессия подошла к могиле, вопли и причитания были слышны, вероятно, на несколько верст вокруг. Гроб с телом опустили в яму, и каждый бросил в могилу по горсти земли. Люди молились.

Был отдан приказ, чтобы к семи часам корпус выступил на передовую позицию и сменил там солдат. Я пошла к своим девчатам и приказала им тоже готовиться. Прослышав о бунте, они переживали, а потому встретили меня с радостью. Генерал позвонил командиру подразделения, ожидавшего смены на передовой, и попросил не оставлять позиций до прихода резерва. До передней линии было верст пятнадцать, и мы добрались туда только к рассвету.

Батальон, насчитывавший теперь примерно двести девушек, занимал совсем небольшой участок фронта под Крево. Никаких признаков боевых действий на передовой не наблюдалось. Ни германцы, ни русские не открывали огня. Братание было всеобщим. Фактически здесь установилось неофициальное перемирие. Солдаты с той и другой стороны ходили друг к другу в гости, вели бесконечные разговоры и пили пиво, которое приносили германцы.

Я не могла смириться с такой ситуацией и приказала девушкам вести себя так, как положено на войне. Однако остальных солдат раздражал наш воинственный настрой по отношению к неприятелю. Одна группа недовольных во главе с председателем полкового комитета пришла в наши окопы обсудить этот вопрос.

– Кто наши враги? – начал дискуссию председатель. – Ну конечно, не германцы, которые хотят мира. Настоящие враги народа – это буржуи, правящий класс. Именно против них мы должны вести войну, потому что они не хотят принимать германских мирных предложений. Почему Керенский не добивается мира для нас? Потому что ему не позволяют союзники. Ну ничего, мы очень скоро вышвырнем Керенского из его кабинета!

– Но я-то не из правящего класса. Я простая крестьянская женщина, – возражала я. – Начала войну солдатом и участвовала во многих боях. Не надо агитировать здесь против офицеров.

– Ну мы ж не имеем в виду тебя, – возразил председатель комитета, пытаясь склонить меня к пацифистской точке зрения.

К нам присоединились несколько германских солдат. Дискуссия разгоралась. Германцы снова и снова повторяли, что, мол, давно хотели заручиться миром с Россией, но союзники России не согласны. Я отвечала, что германцы могли бы заключить мир с Россией, если бы убрались с захваченных ими русских земель. А пока они оккупировали эти земли, долг каждого русского – сражаться и прогнать их отсюда.