Живая душа - Трутнев Лев - Страница 43

– Я тебе говорил – стреляй! Так нет, шкуру пожалел, а ее еще содрать надо…

А красный лис забился в самый дальний край своей запасной норы и слышал, как стучит запаленное в беге сердце, и этот звук, отдаваясь по сухой земле, ощущался всем обессиленным телом.

Ранним, удивительно чистым утром красный лис вволю натешился отяжелевшими к зиме мышами, долго и упорно выискивая их под слежавшимися кучками соломы. Он уже направился на лёжку, когда услышал грустный гусиный гогот и, увидев птиц, сунулся к соломе, прячась под ее ершистую стенку.

Дикие гуси снижались на эту же стерню совсем близко. Лис видел их белые, в пятнах подгрудья, вытянутые лапы, круто изогнутые шеи. Шум от их крыльев на какое-то время заполнил все немое пространство, и в тревожной радости затрепыхалось сердце зверя. Гуси – это не только добыча, но и живые существа, такие же, как и он, дикие, вольные.

Уже много дней лис мотался по степи в тоскливом одиночестве и, если бы не мыши, пропал бы с голоду или пошел промышлять в деревню, где рано или поздно не выдержал бы соперничества с человеком и погиб.

Успокоившись, гуси стали кормиться, склевывая натерянные при жатве зерна. Они широко разбрелись по полю, но сторожевой гусь постоянно оглядывал пространство своими небольшими, но удивительно зоркими глазами.

Лисицы не могут долго выжидать добычу да и не приспособлены к быстрому и мгновенному нападению. Поэтому красный лис стал медленно подползать к птицам. Особенно привлекал его внимание один крупный гусь с почти белой грудью, державшийся чуть-чуть на отшибе. Но, как ни осторожничал лис, зоркий сторожевик заметил крадущегося зверя и тревожно загоготал. Стая дружно снялась, снова заполнив воздух хлопаньем крыльев и гоготом, и перелетела на другую сторону поля. Лис убедился, что эта добыча ему не по зубам, и медленно побежал к своим заветным кустам.

Ночью лис наткнулся на свежий запах крови и по нему нашел еще не успевшего закоченеть гуся-подранка: вечером на поле была азартная и разгульная охота.

Сытый и довольный, заснул красный лис в тальниковой чащобе, выбрав себе мягкое укромное место. Он и не подозревал, какая опасность обрушится на него с новой, неизвестной, неиспытанной силой.

Сон унес его в далекие летние дни, во двор к человеку, к злому псу, и грохот лая разбудил лиса, и не просто разбудил: он вскочил как ошпаренный. Но лай был явным, реальным, близким и громким. Лис метнулся в глубь кустов, стараясь уйти от него плотной чащей, но лай неотступно преследовал его. Скоро блуждающий ветерок донес до зверя острый запах собаки, а потом и человека. Лис заметался по ивнякам, кружа в разных направлениях и стараясь запутать свой ход, сбить гончего пса с толку, но все было напрасно: собака постоянно отыскивала его по горячему, густо пахнущему следу и гнала, отрезая путь в заросли, на хозяина, затаившегося или перемещающегося где-то по опушкам открытых полянок.

Лис то улавливал его запах, то терял и тогда вовсе шалел от страха, вертел петли, рискуя попасть в зубы собаки. Силы у него были не бесконечны, и он был явно слабее, чем откормленный, вылежавшийся в теплом и уютном дворе пес, и дальше играть в прятки становилось опасно. Определив по запаху направление, где затаился охотник, красный лис пошел напролом в противоположную сторону. Напрасно собака старалась отрезать ему путь. Крепкие кусты все же ей мешали, а лис, зная все тайные лазы, уходил. Зверь не мог прикинуть, хватит ли у него сил оторваться от пса, чтобы добежать до своей спасительной норы. Все дикое нутро лиса восстало против смертельной опасности, и выбора у него не было.

Из последних сил понесся он в степь прямым, самым коротким путем, и собака, не переставая гавкать, выпуталась из чащобы и резво кинулась следом. С каждой минутой расстояние между ними сокращалось. Лис уже слышал нетерпеливое повизгивание пса, хриплое его дыхание, и это пугало и подстегивало зверя, чудом держало в запале последние его силы. Совсем, совсем близко была собака, даже запах ее разгоряченного тела улавливал красный лис, но и спасительница нора открылась перед ним темным широким зевом, и с ходу, с разгона нырнул зверь в нее, как ныряют в распахнутые двери. Злобный яростный лай глухо раздавался наверху, а лис вновь съежился в своем тесном убежище и слушал тугие удары своего сердца.

Глубокой ночью лис подался наружу и уловил какой-то сторонний запах, наплывающий откуда-то сверху. Это насторожило зверя. Сантиметр за сантиметром он стал изучать землю вокруг выхода своим чутким носом и ощутил ее сыпучую рыхлость в одном месте и слабый опасный дух через эту пористость. Осторожно выгибаясь, лис протащил тело над этим местом и выбрался наружу. Острый его слух не уловил никаких подозрительных звуков, но вдруг что-то щелкнуло сзади, цепануло за волочившийся хвост. Лис подпрыгнул от неожиданности и ощутил какую-то тяжесть на хвосте. Что-то там прицепилось за длинную шерсть, так как боли зверь не почувствовал. Лис дернулся туда-сюда, мотнул хвостом, и тяжесть оторвалась, с лязгом отлетела в сторону. Зверь постоял, слушая, понюхал воздух, но никакого движения не было заметно и опасных запахов не доносилось. Из любопытства лис стал подкрадываться к тому месту, где лязгнула неизвестная ему тяжесть, и почуял противный, знакомый еще по клетке запах железа. В траве лежал двухпружинный капкан с цепочкой. Охотник не смирился с тем, что упустил зверя из тальников, и приготовил злой сюрприз.

Снег пошел днем, мягкий, пушистый и тихий. Красный лис, хоронясь в береговых камышах озера, услышал слабое шелестение в сухих стеблях и поднял остромордую и остроухую голову. Он долго и настороженно глядел на летящие из недосягаемой выси белые хлопья, лениво перегоняющие друг друга, и нюхал сырой холодный воздух. Черный нос его подергивался, желтые глаза влажно блестели. Не уловив никакой опасности, зверь снова скрутился в калачик и задремал. Однообразное шептание трущихся друг о друга и камыш снежинок убаюкивало, и лис проспал почти весь день.

Он проснулся от наступившей вдруг тишины, терпкой холодной свежести и блеска далеких лучей закатного солнца. Бело и спокойно было вокруг. Красный лис поднялся с нагретого сухого места, потянулся, прогибаясь, и зевнул. Вмиг накатилось чувство голода. Зверь выпрыгнул из своего укрытия, с удивлением ощутив мягкий приятно-холодный снег под шершавыми подушечками лап, и оглянулся. Ровные ямки следов оставались за ним, точно копируя все повороты, ход и остановы лиса. Это насторожило зверя. Он долго нюхал и разглядывал свой след, но, понимая его опасность, ничего не мог поделать: след шел за ним, как тень.

… Все дни, которые лис провел на озере, спасаясь от своих врагов, выгнавших его и из зарослей тальника, и из логова, и из запасной норы, он промышлял в застывших камышах, отыскивая больных, раненых и нелётных птиц. Два раза ему удалось прихватить на льду зазевавшихся ондатр, слепо глазеющих у отдушины на изменившееся озеро. Увертываясь от острых резцов обороняющегося грызуна и получив несколько неопасных ранок на морде, лис одерживал верх и сытно наедался.

На запорошенном льду плёса лис издали заметил голубеющую тенями цепочку чьих-то следов и, подбежав к ней, почуял свежий утиный запах. Найти добычу по видимому и пахнущему следу не составило труда. Рванувшийся из-под жухлой осоки селезень с перебитым когда-то крылом, исхудавший, слабый, лишь отчаянно закрякал и тут же забился в агонии, пятная кровью свежий снег.

Еще раза два густо валил из низкого непроницаемого неба пушистый снег, а потом завертела поземка, крепко придавил мороз. На огромном пустом озере стало неуютно и голодно. Лис вновь вернулся в тальниковые заросли.

Сперва он услышал крик человека, громкий, неосторожный, а потом и грохот выстрела и вскочил. Под валежником, затянутым усохшей травой и придавленным сверху снегом, темным пятном парила нагретая лёжка. Крики доносились с дальнего конца ивняков и медленно нарастали. Прежде чем уйти от заветного места, красный лис с минуту слушал людские переклики, причудливо изменяющиеся в пустых ивняках, нюхал холодный неподвижный воздух, а потом тихо, крадучись, тронулся в другую сторону, стараясь пролезать сквозь самые густые переплетения веток, по недоступной даже косарям травяной ветоши, уцелевшей среди кочек и старых тальниковых корней.