Живая душа - Трутнев Лев - Страница 35

Странных людей Белогрудый вначале услышал, а потом и увидел: почти раздетые, они тихо двигались к кормящимся гусям. Заметили их и вожаки. С тревожным гагаканьем гуси стали отходить в глубь кормового поля, держась от опасности на определенном расстоянии. Стаи их теснее и теснее сходились в кучи, но люди были достаточно далеко и не проявляли никаких опасных действий. Они шли в сторону кормившихся птиц неторопливо, спокойно. Когда стаи гусей сбились в один грохочущий гоготом вал, раздался выстрел со стороны тех далеких и тихих людей. Птичий базар черной тучей взметнулся вверх, закрыл полнеба, и тогда со всех сторон загрохотали, забились в огненных всплесках выстрелы.

Белогрудый, попав в тесноту беснующихся в панике гусей, снова стал уходить вверх, изо всех сил работая крыльями. Он видел падающих птиц, совсем как тогда, в тундре, и устремлялся прочь от коварных людей.

Еще долго стоял на островах печальный гогот и шум. Птицы искали друг друга, свои выводки, свои стаи…

Белогрудый увидел неподалеку от себя небольшую гусыню и подошел к ней. Печаль была в мягком ее голосе, а все поведение кротким и покорным. Белогрудый остановился, гордо поднял голову… Чем-то тронула его незнакомая гусыня. Он даже угрожающе зашипел на другого гусака-перволетка, попытавшегося приблизиться к незнакомке.

Налетел жуткий ливень, стал стегать по земле тугими струями, сметая в воду все, что было слабым и неустойчивым. Белогрудый прижался к гусыне, защищая ее от дождевого водопада, и так они просидели до утра.

Несколько дней прошло в спокойной жизни на болотах. Гуси не решались больше лететь на поля со сладкими зернами, боясь охотников, но вездесущие вожаки нашли среди лесов жнивьё, и птицы стали наведываться туда.

Стало уже темнеть, когда Белогрудый услышал призывный сигнал вожака и взлетел, подстраиваясь под легкие взмахи крыльев гусыни.

Они сдружились и в последнее время не расставались. Сытые и тяжелые птицы потянули низко над землей, не поднимаясь выше массивных лесов. Они знали узкие перешейки с кустарниками, отделяющие поля и болота, и летели через них без особых предосторожностей. Плотный косяк гусей, за которым следовала стая Белогрудого, уже втягивался в узкий коридор просеки, когда невидимая преграда смяла его ровные ряды: передние гуси вдруг забились на месте, повисая в воздухе, а задние, напирая на них, сваливались в какую-то хаотическую кучу, и вся эта масса птиц падала на землю быстро и несуразно.

Гусям было неведомо, что охотники расставили на шестах капроновые сети, и именно в них и врезался первый табун.

Задние стаи с тревожными криками, расстраивая движение, резко взяли вверх, взмывая выше густых древесных крон, растекаясь вправо и влево от просеки.

Белогрудый видел, как трепыхались на траве упавшие гуси, как отчаянно кричали и как били их палками выскочившие из засады люди. Ужас сжимал маленькое сердце гуся, и от его холода деревенели мышцы, хотя тепло не уходило из этих благодатных мест даже с наступлением черных ночей. Нестираемая память Белогрудого четко запечатлевала все, что он видел, от самой тундры до тропических болот, и давала ему богатый опыт на будущую нелегкую жизнь.

Беспокойство накатывалось на Белогрудого исподволь, потихоньку-помаленьку. Он чувствовал приближение каких-то перемен в его жизни, в жизни всего гусиного сообщества и чаще обычного кричал, то радостно, то тоскливо, пускался в круговые полеты, увлекая за собой молодняк, и прежде всего самку. Хотя до настоящего ухаживания было еще года два-три, Белогрудый уже считал ее своей подругой и опекал, как мог, тревожась и заботясь в первую очередь о гусыне, а потом уже о себе. И другие гуси волновались: приближалась пора долгого пути на родину – трудная, опасная, но радостная.

Больше всего хлопот было у старых вожаков. Они сходились в большие кучи, долго перекликались, словно решали на общем сходе, когда и как лететь.

Ярким прозрачным утром косяки гусей стали покидать глухие болота и, поднимаясь высоко в прощальных виражах, брали направление на север. Едва скрывалась за горизонтом очередная отлетевшая станица, как новые стаи птиц, с оглушающими криками и хлопаньем крыльев, поднимались в воздух.

Весь день и всю ночь летели без отдыха гусиные станицы, а к рассвету следующего дня Белогрудый увидел море. Белеющая его гладь упиралась в осветленные дали, сливаясь с ними, открывая такие необъятные просторы, что у Белогрудого дух захватывало от радости и тихого страха. Ему хотелось наддать ходу, обойти всех впередилетящих, увлечь за собой самку, но дисциплина для гусей сильнее всех желаний. Только в ней их сила и спасение. Без дисциплины, без дружной поддержки гусям не выжить. И Белогрудый махал крыльями, как и прежде, не отставая и не вырываясь вперед.

Заалело, залилось огнем необъятное море, брызнули ослепительные лучи из-за его выпуклой чистоты. Показалось солнце. Оно пробило морскую глубину чуть правее гусиного пути. Белогрудый радостно закричал, обращая внимание самки, и она ответила ему, и другие гуси поддержали. Птицы радовались первому родному восходу.

Отмели зачернели внизу маленькими клочками, поманили на отдых, и гуси стали снижаться.

Мягко шумело волнами море. Дрожало зеленовато-голубое марево над бескрайней водой. От чистого и глубокого неба струилось весеннее тепло…

Этого темно-серого, почти черного гуся Белогрудый заметил сразу, как только стая рассредоточилась по отмели. На длинный и узкий островок прибился одиночка, долго сидел неподвижно, отдыхая, а потом стал приближаться. Он был темен пером по спине и бокам, поперечные полосы на груди почти сливались, отчего издали гусь казался черным. Но это был белолобик, сородич, и птицы приняли его без особых церемоний, а через несколько дней прилётыш стал ухаживать за подругой Белогрудого. Не раз самцы, распуская крылья, сходились в тревожной близости, но до поединка дело не доходило. Черный все же опасался других гусей, могущих заступиться за Белогрудого. Он был чужаком, а это рано или поздно вспоминается. Так и держались они втроем…

Радостно, но голодно жили гуси на морских отмелях, ожидая того времени, когда отойдут от зимней стужи хлебные поля на далеких степных просторах. Нет-нет да и беспокоили их разбойные катера, набегая на гусиные скопища быстро и хищно. Как-никак, а весенняя охота запрещена, отчего небезопасна.

Первыми ушли с мелководий величественные лебеди. Трубные их голоса долго стояли в теплом воздухе, пока не растаяли вдали. Потом собрались улетать серые гуси. Они кричали всю ночь, волнуя белолобиков. Тысячные их стаи несколько часов подряд снимались с мелководий, беря направление в самые разные стороны. Это неудивительно: серые гуси живут на огромных пространствах, развернувшихся севернее теплых морей. Разлетятся они, рассредоточатся и почти потеряются в этих неизмеримых просторах. Их родные места гораздо ближе, чем у белолобиков, потому серые гуси и уходят раньше, вслед за весной.

Удлинялся день, прибывало тепла и света. Молодые гуси торопились, уходили в далекие разведочные полеты. Но вожаки сдерживали их горячность, переговаривались, совещались. Наконец зашумел, загудел крыльями птичий базар. Теплым солнечным вечером гуси снялись с отмелей и пошли в золотисто-прозрачную высоту.

Стая Белогрудого находилась почти в середине огромной станицы белолобых гусей, и со всех сторон от нее, вверху и внизу, виднелись соседние стаи, а далеко впереди Белогрудый видел другую станицу. В потухающем свете вечерней зари она казалась легкой дымкой. И эта станица была не первой. Где-то дальше, на таком же примерно расстоянии, шла еще станица, а там еще, и так почти до самого края моря.

Они летели всю ночь, высоко и споро[69], нигде не снижаясь и не сбавляя скорости. Внизу стояла плотная темнота, закрывавшая все приметы, а вверху искрились привычные звезды. Медленно, но настойчиво копился мягкий свет, струившийся из-за горизонта.