Анналы Хичи - Пол Фредерик - Страница 39

Разумеется, доступные мне базы данных на самом деле не бесконечны. Альберт не разрешает мне пользоваться словом «бесконечный» для всего, что можно сосчитать, и поскольку всякие знания сосредоточены в чипах, веерах или тому подобном, безусловно, их кто-то может сосчитать. Кто-то. Не я. Я не собирался подсчитывать количество битов информации и не собирался поглотить ее всю, потому что испугался.

О. Боже, как я испугался! Чего именно? Не только Врага, хотя он страшен. Я боялся собственных размеров, которые не решался исследовать.

Я боялся, ужасно боялся, что если начну осваивать всю информацию, позволю себе расшириться еще больше, я перестану вообще быть Робинеттом Броадхедом. Боялся, что перестану быть человеком. Боялся, что та крохотная информация, которая есть я, просто потонет в огромной накопленной информации.

Когда вы становитесь машинной записью человеческой личности, вы изо всех сил стараетесь защитить свою человечность.

Альберт из-за этого часто теряет со мной терпение. Он говорит, что это недостаток нервной системы. Даже Эсси иногда меня бранит. Она говорит что-нибудь вроде:

— Дорогой глупый Робин, почему нельзя брать то, что принадлежит тебе?

И рассказывает истории из своего детства, чтобы подбодрить меня.

— Когда я была совсем молодой девушкой в академии, сидела в Ленинской библиотеке и забивала себе голову каким-нибудь очередным томом Булевой алгебры или по конструкции чипов, я часто заглядывала в висевшее рядом зеркало. Какой ужас, дорогой Робин! Я видела десятки миллионов томов, и мне становилось тошно. На самом деле, Робин, тошно. Меня начинало тошнить чуть ли не физически. При мысли о том, что придется поглотить все эти серые, зеленые и желтые книги, начинало рвать. Ведь это невозможно!

Я энергично ответил:

— Совершенно верно, Эсси. Я…

— Но для тебя теперь это возможно, Робин! — прервала она меня. — Жуй, Робин! Открывай рот! Глотай!

Но я не мог.

По крайней мере не пытался. Прочно держался своей человеческой физической формы (пусть и воображаемой) и ограничений, которые с ней связаны. Пусть даже эти ограничения я сам себе устанавливаю.

Естественно, время от времени я черпаю из этих огромных запасов. Но только чуть-чуть. Только откусываю крошечный кусочек на пиру. Можно сказать, что, обращаясь к файлу, я беру только один том. Решительно смотрю только на него и стараюсь не замечать бесконечные ряды «книг» вокруг.

Или, еще лучше, я призываю свою свиту ученых.

Так поступали короли. У меня все преимущества короля. Я делаю, как они. Если им нужно было узнать что-нибудь о контрапункте, они посылали за Генделем или Сальери. Если их ненадолго заинтересовало затмение, прибегал Тихо Браге. Они содержали свиту из философов, алхимиков, математиков и теологов. Двор Фридриха Великого, например, представлял собой перевернутый наизнанку университет. В нем были специалисты всех наук, каких он только сумел найти, а студенчество состояло из одного человека. Самого короля.

Я больше король, чем любой из живших королей, и могу позволить себе больше. Могу привлечь любой авторитет по любому предмету. Они мне обходятся дешево, потому что не нужно их кормить или платить их любовницам, и это даже не «они». Все они представлены моей многоцелевой информационной программой Альбертом Эйнштейном.

Поэтому когда я пожаловался Эсси:

— Я хотел бы понять все эти разговоры о сжимающейся вселенной, — она просто посмотрела на меня.

Потом сказала:

— Ха.

— Нет, я серьезно, — сказал я. И действительно, я говорил серьезно.

— Спроси Альберта, — солнечно ответила она.

— О, дьявольщина! Я знаю, что это значит. Он мне все расскажет, но будет говорить гораздо больше, чем мне нужно узнать.

— Дорогой Робин, — сказала она, — возможно, Альберт лучше тебя знает, что именно тебе нужно узнать.

— Дьявольщина, — сказал я.

Но когда я стоял рядом с Альбертом в мрачных металлических туннелях (имитации) корабельных доков, мне показалось, что настало время. Больше нельзя откладывать.

Я сказал:

— Ну, хорошо, Альберт. Раскрой мне голову. Вали в нее все. Мне кажется, сейчас я это вынесу.

Он солнечно улыбнулся мне.

— Будет совсем не так плохо, Робин, — пообещал он и тут же поправился: — Хотя чудесно не будет. Я согласен, что нам предстоит тяжелая работа. Может быть…

— Он огляделся. — Может быть, начнем с того, что устроимся поудобнее. С вашего разрешения?

Конечно, он не стал ждать моего разрешения. Просто окружил нас моим кабинетом в доме на Таппановом море. Я слегка расслабился. Хлопнул в ладоши, чтобы машина-дворецкий принесла выпивку, и удобно сел. Альберт чуть насмешливо смотрел на меня, но молчал, пока я не обратился к нему:

— Я готов.

Он сел и, попыхивая трубкой, принялся разглядывать меня.

— К чему именно?

— К тому, чтобы ты рассказал мне все, что хочешь рассказать уже миллион лет.

— Ах, Робин, — улыбнулся он, — но я так много хочу вам рассказать! Нельзя ли поточнее? Что именно вы хотите сейчас от меня услышать?

— Я хочу знать, какая выгода Врагу от сжимающейся вселенной.

Альберт немного подумал. Потом вздохнул.

— О, Робин, — печально сказал он.

— Нет, — возразил я, — никаких «О, Робин». Не нужно говорить мне, что я давно должен был сделать это, не нужно объяснять, что предварительно мне следует изучить квантовую механику иди еще что-то. Я хочу знать немедленно.

— Вы задаете трудные задачи, Робин, — пожаловался он.

— Сделай это! Пожалуйста…

Он помолчал, размышляя, набивая табак в трубку.

— Вероятно, следует скормить вам всю энчиладу [10], — сказал он, — как я пытался сделать раньше. Но вы отказывались слушать.

Я внутренне напрягся.

— Ты опять собираешься начать с девятимерного пространства?

— С этого и со много другого, — твердо ответил он. — Все это связано. Ответ на ваш вопрос бессмыслен без всего этого.

— Постарайся сделать попроще, — попросил я.

Он с некоторым удивлением посмотрел на меня.

— На этот раз вы серьезны, не так ли? Конечно, я постараюсь, мой дорогой мальчик. Знаете, что я думаю? Я думаю, лучше всего начать не с рассказа. Я вам покажу картинки.

Я помигал.

— Картинки?

— Я покажу вам рождение и смерть вселенной, — довольный собой, сказал он. — Вы ведь на самом деле просили об этом.

— Правда?

— Да. Трудность в том, что вы просто отказывались понимать, насколько сложен этот вопрос. Потребуется некоторое время, не меньше нескольких тысяч миллисекунд, даже если вы постараетесь не прерывать…

— Я прерву, когда мне понадобится, Альберт.

Он согласно кивнул.

— Да, прервете. Это одна из причин того, что потребуется так много времени. Но если вы согласны потратить время…

— О, ради Бога, начинай!

— Я уже начинаю, Робин. Минутку. Нужно подготовить картинку — готово, — с улыбкой заявил он.

И тут же исчез. Вместе со своей улыбкой.

Последнее, что я видел, была улыбка Альберта. Она задержалась на мгновение, потом не стало видно ничего.

— Ты играешь со мной в Алису в Стране Чудес, — обвинил я — обвинил никого, потому что никого не было. Не было ни вкуса, ни зрения, ни осязания, ни запаха.

Но слышать можно было, и я услышал рассудительный голос Альберта:

— Немного забавы для начала, Робин, потому что отныне все становится очень серьезно. А теперь. Что вы видите?

— Ничего, — ответил я.

— Совершенно верно. Именно это вы и видите. Но то, на что вы смотрите, есть все. Это вся вселенная, Робин. Вся материя, энергия, время, пространство, которые когда-либо существовали или будут существовать. Это первичный атом, Робин, моноблок, то самое, из чего произошел Большой Взрыв.

— Я вообще ничего не вижу.

— Естественно. Невозможно видеть без света, а свет еще не изобретен.

— Альберт, — сказал я, — сделай мне одолжение. Мне ненавистно это чувство пребывания нигде. Нельзя ли увидеть хоть что-нибудь?