Ты, я и Париж - Корсакова Татьяна Викторовна - Страница 38

— Давай, — бросил отец.

Антип вошел в фургон.

— Нет! — Тинин крик потонул в раскатистом эхе от выстрела.

— Все, — отец кивнул, — теперь, дочка, ты знаешь, какую цену иногда приходится платить.

Да, теперь она знала. Теперь она многое поняла о человеке, который по какой-то чудовищной ошибке оказался ее отцом. Тина бросила последний взгляд на фургон, разжала онемевшие пальцы, спросила, глядя прямо в глаза отцу:

— С людьми ты поступаешь так же?

— Если того требуют обстоятельства. — Он выдержал ее взгляд, растянул губы в горькой усмешке. — Когда ты повзрослеешь, надеюсь, ты меня поймешь.

Он надеется, что она его поймет, найдет оправдание только что произошедшему зверству… Тина кивнула, сказала:

— Я думала, что когда-нибудь смогу тебя полюбить…

Говорить о том, как сильно она его ненавидит, не пришлось, отец все понял по ее глазам.

— Твое право, дочка. Право выбора есть у каждого.

— У Ласточки его не было…

Она не стала ждать окончания аудиенции и высочайшего дозволения уйти. У нее есть право выбора и право ненавидеть…

Утром Ян проснулся раньше Тины. Собственно говоря, он и не засыпал: лежал, смотрел в потолок, обдумывал свой план, а едва только забрезжил рассвет, оделся, оставил Тине записку и вышел из гостиницы.

Задача, которую он перед собой поставил, была не из легких, но он готов был разбиться в лепешку, лишь бы добиться своего. После того, что он узнал месяц назад, после вчерашнего прыжка не найдется больше в этом мире силы, способной его остановить.

У него получилось! Это было сложно, но он справился. Ему понадобилось всего пару часов на то, на что у других ушли бы недели, если не месяцы. Все, подготовительный этап закончен, осталось самое трудное — разговор с Тиной.

Она сидела по-турецки на аккуратно застеленной кровати, с отсутствующим видом грызла шоколадку.

— Вернулся? — спросила она бесцветным голосом.

— Вернулся. — Ян присел рядом, обнял ее за плечи. — А ты что подумала?

Тина отложила шоколадку, сжала кулаки, сказала, не глядя в его сторону:

— Я подумала, что ты больше не придешь.

— Дурочка, — он поцеловал ее в кончик носа, — я же специально оставил тебе записку, чтобы не волновалась.

— А я волновалась! — Тина обвила его шею руками, спросила, настороженно рассматривая его костюм: — Куда это ты ходил в таком виде?

— Были кое-какие дела, ничего особенного.

— У тебя были какие-то дела в Париже? — Похоже, она ему не поверила.

— Были, но я их уже решил.

— Все хорошо?

— Да, все просто замечательно. Давай сегодня поужинаем где-нибудь.

— Мы каждый вечер ужинаем где-нибудь.

— Я имею в виду ресторан, какой-нибудь по-настоящему роскошный.

— Зачем? Будешь заглаживать вину?

Ян пожал плечами.

— В роскошном ресторане очень дорого, может, лучше…

— Нет, Пташка, — он взял ее за руку, поцеловал голубую венку на запястье, — вину нужно заглаживать только в самом роскошном ресторане.

— У меня нет вечернего платья. — Кажется, она сдалась.

— Не беда, до ужина еще полно времени. Собирайся!

Платье было просто шикарным и, конечно же, черным. Тина выглядела в нем потрясающе. Уже в который раз Ян поразился ее способности меняться, превращаться то в гадкого утенка, то в светскую львицу. Или причина не в ней, а в Париже, в его пропитанной романтикой атмосфере? Ведь в этом городе он и сам изменился, освободился от условностей, полюбил драные джинсы и прыжки в Сену…

Ян вел себя странно. Неужели и в самом деле переживает из-за вчерашнего, пытается загладить вину? Ресторан вот придумал…

А ресторан действительно роскошный и по-французски элегантный. Столовое серебро, тонкий до прозрачности фарфор, отражающееся в хрустальных бокалах мерцание свечей, шампанское и черная коробочка на хрустящей льняной салфетке…

— Что это? — Тина взяла коробочку в руки.

— Это тебе. — Ян выглядел смущенным.

— Подарок? — Она открыла коробочку.

— Не то чтобы подарок…

Тина и сама уже видела, что это не совсем подарок. Золотое колечко без затей с искрящимся бриллиантом. Конечно, колечку с бриллиантом затеи ни к чему…

— Это для того, чтобы я забыла мост Святого Михаила?

— Нет, это для того, чтобы ты стала моей женой.

— Оно очень красивое…

— Тина, ты меня слышала?

— Да. — Она оторвала взгляд от кольца, посмотрела Яну в глаза. — Ты меня совсем не знаешь.

— Ты меня тоже. — Он сжал ее ладонь.

— У меня темное прошлое.

— А у меня смутное будущее.

— Мы знакомы только месяц.

— Мне этого вполне достаточно, а тебе, Пташка?

— С тобой иногда бывает очень тяжело.

— Будет еще тяжелее. — Он улыбнулся мрачно и просительно одновременно, и от этой улыбки повеяло почти позабытым фатализмом.

Странный у них получался разговор, вроде бы предложение руки и сердца, и в то же время ни слова о любви, только умоляющий взгляд и отчаянная, бесшабашная улыбка, и обещание, что дальше будет только хуже.

— Тина, — Ян коснулся губами самых кончиков ее пальцев, — Тина, скажи, что ты согласна.

— Я согласна.

Там, на мосту Святого Михаила, она поняла, что если с Яном что-нибудь случится, она тоже умрет. А когда он, холодный, мокрый, пахнущий мазутом, прижимал ее к себе, она поняла, что умрет, когда он решит, что его маленькое парижское приключение подошло к концу и пришла пора расставаться.

А Ян не хочет расставаться, он хочет на ней жениться, и это такое счастье, о котором она даже не смела мечтать. Поэтому она сказала: «Я согласна».

В его зрачках заплясало пламя, наверное, это всего лишь отблеск свечей, но Тине показалось, что это что-то намного большее, отражение какого-то внутреннего огня.

— Пташка, ты делаешь меня счастливым.

И снова ни слова о любви…

Их расписали на следующий же день в российском посольстве. Оказывается, так можно, а она и не знала. Впервые за многие годы она надела белое. Нет, не подвенечный наряд, а легкомысленное, почти невесомое платье. Ян сказал, что в нем она выглядит самой очаровательной невестой в мире, и она ему поверила, сразу и безоговорочно. Поверила, что у них все будет хорошо, что незатейливое колечко с бриллиантом принесет им обоим счастье. Надо только очень постараться, сделать все возможное, чтобы прогнать из глаз своего… теперь уже мужа эту странную, прячущуюся на самом дне зрачков грустинку.

Это был чудесный день, каждую его минутку Тина запомнила на всю оставшуюся жизнь. И торжественно-сосредоточенную, путающуюся в словах напутствия сотрудницу посольства. И голубей в синем парижском небе. И свадебный букетик, который они с Яном подарили молоденькой девчонке, чем-то неуловимо похожей на саму Тину. И фотографа в богемном плюшевом берете. И два почти одинаковых полароидных снимка. И пронзительный голос скрипки уличного музыканта. И вытирающую слезы умиления мадам Розу. И их первую брачную ночь, пусть не совсем первую, но уж точно брачную, и от этого особенно чудесную…

Сказка закончилась под утро. Они лежали обнявшись и смотрели на загорающееся красным рассветное небо, когда Ян сказал:

— Пташка, я должен тебе кое в чем сознаться.

Ее бедное сердце сжалось до величины булавочной головки — в голосе ее… ее мужа слышалась обреченность и тот самый, почти забытый фатализм.

— Не надо, — прошептала она и прижалась к нему так сильно, что стало трудно дышать.

— На мосту ты тоже говорила «не надо». — Ян погладил ее по волосам. — Прости, Пташка, но будет лучше, если ты узнаешь сейчас.

— Кому будет лучше?

— Никому, — он грустно улыбнулся.

— Тогда и не говори, давай притворимся, что этого нет.

— Если бы ты знала, как бы мне хотелось, чтобы этого не было, но это есть.

Ей хотелось закрыть уши. Как в детстве: ничего не слышу, ничего не знаю. Но детство кончилось, надо быть сильной.