В тихом омуте... - Платова Виктория - Страница 74

– Пристрелят – и слава Богу. Зато пожили всласть и всякой твари с собой на тот свет прихватили за компанию… Пей, детка!

Он все-таки напоил меня. Напоил только потому, что мне самой хотелось напиться; я не знала, что делать с Власом, хотя он был ясен мне, как никто. Он мог только заниматься любовью и убивать, иногда с похмелья под-, меняя одно другим. А может быть, это и было одним и тем же, во всяком случае, об этом шептало терпкое вино, оно было в сговоре с безумными идеями Власа. Ну и черт с тобой, ты сам выбрал, на какой свет лететь, потряхивая перепончатыми крыльями, как нетопырь…

…Я проснулась среди ночи, мне действительно снились летучие мыши с лицом Власа, они по-домашнему скалили острые зубы; они хотели моей крови и никак не могли добраться до кожи, они не знали, какая кожа – настоящая, я и сама не знала… Но проснулась оттого, что Влас неистово тряс меня за плечо.

– Ну-ка продирай глаза, сука! – Голос выдавал его, мертвецки пьяный голос, хотя бледное лицо было пугающе трезвым. От пергаментных ресниц (Боже мой, какие у него длинные ресницы, надо же!) шел шорох, он-то и проник в мой сон. – Продирай, продирай, поговорим!

То, что я увидела перед собой, мгновенно выветрило из головы остатки хмеля: мою переносицу в упор рассматривал пистолет, зажатый в руке Власа. Это не было ни кокетством, ни робким признанием в любви с первого взгляда. Он готов был повести меня к алтарю и совершить жертвоприношение. Я и представить себе не могла, что пистолетное дуло может быть таким убедительным.

– А теперь – по-быстрому, детка: что ты напела в уши Греку?! Я очень хочу услышать ваш разговор в лицах, перед тем как пристрелить тебя.

Вот и все. Я не отрываясь смотрела в иллюминатор вороненой стали – за ним была чисто вымытая палуба “Анны Карениной”, по ней шастали дети, которым было наплевать на морскую болезнь; под ней занимались любовью случайные попутчики, которым было наплевать на презервативы, а в ухоженном ресторане подрагивали лепестки искусственных цветов – а ты ведь могла выбрать этот мир, Ева, могла, могла. Могла, но не захотела, вот и получай то, что тебе причитается… Паром уплыл без тебя, оставляя в свинцовых волнах след газовых шарфов – почти таких же, как на репродукциях импрессионистов, которыми так любят украшать коробки шоколадных конфет. А мне остается только смотреть в глаза этой дурацкой пятнадцатизарядной “беретте”, кажется, так отрекомендовал Влас свою смертельную игрушку. И сонного радиста в твоем распоряжении нет, и некому отправить в эфир “спасите наши души”…

– Или ты откроешь наконец свою прелестную пасть, или я снесу тебе башку, – ласково сказал Влас, – с такого расстояния у меня получится, не сомневайся.

Я не сомневалась. Он вполне может это сделать: желание любви и желание смерти всегда спонтанны. Я не сомневалась, но попыталась укрыться за оградой своего собственного насмешливого голоса:

– Убери пушку и ляг проспись. Не хватало нам бытовухи.

Влас заскрежетал зубами – ему явно не нравился мой бесстрашный покровительнный тон, должно быть, торгашка-мать перекормила его подобными интонациями в несчастном детстве.

– Ну! – Влас потряс рукой для убедительности, и я увидела, что “беретта” является самым естественным продолжением его вспотевшей от хмеля и напряжения ладони. – Будем колоться или глазки строить?

– Не возьму в толк, что ты хочешь от меня услышать?

– Все то, что ты отсемафорила старому хрычу. Продолжения не последовало – Влас отделался общей фразой, у него не было свидетелей обвинения. Если бы он видел наш короткий страстный танец, то сказал бы мне об этом. Но он не сказал, хотя это было бы единственным весомым аргументом.

– Заметь, я все еще жду, – подбодрил меня Влас.

– Ждешь, что я расскажу тебе о голубиной почте? Мы с тобой все время были вместе.

– Если не считать того, что я периодически шлялся в сортир.

– Это тебя извиняет. Думаю, Иисус Христос тоже этим не брезговал. Так что ты в хорошей компании.

– Не заговаривай мне зубы! Тебе зачем-то понадобилось поглазеть на него. Зачем? – строил свои безнадежно запоздалые версии Влас. – Может, ты что-то хотела сказать ему… Может, и сказала-. Решила меня подставить!

– Какой смысл? – Я решила держаться до последнего: если он действительно хочет избавиться от меня, то избавится при любых обстоятельствах, для суда Линча даже не потребуется высоких ковбойских сапог.

– А вот ты мне и скажешь, какой смысл! Может, решила не заморачиваться, сдать меня, а потом денежки стрясти с этой падлы. У тебя же на роже написано, что ты любительница прикорнуть сразу на двух стульях!

Браво, Влас! Если ты попал и не в яблочко, то восьмерку выбил точно…

– Мелко плаваешь, друг мой Влас. И не нужно трясти этой игрушкой перед несчастной женщиной. У тебя есть инструмент поубедительнее. Если бы я хотела избавиться от тебя, то ты пошел бы в одном комплекте с покойным Сирином. Есть возражения?

Возражений не было.

Влас тяжело дышал, но крыть ему было нечем. Его лицо еще нависало надо мной, напряженное и мокрое, как перед оргазмом. Я осторожно прикрыла глаза и зевнула – скорее от с трудом скрываемого страха; ширма тяжелых век заслонила от меня пистолет, иллюзия безопасности, излюбленный прием детства – стоит тебе закрыть глаза, и все бяки-закаляки проходят сами собой. Но сейчас они не проходили – я кожей чувствовала, что стоит мне пошевелиться, не то сказать, не так вздохнуть – и он спустит курок, пробьет китайский шелк, безнадежно испортит безделушку моей жизни.

"Ничего не говори – может быть, он пытается взять реванш за ту самую минуту, когда валялся в одной штанине у меня в ногах и корчился от нацеленного на него пистолета”. Проникнуть в карстовые пещеры его сознания я не могла, я не была для этого достаточно экипирована, даже теплыми носками не запаслась… Из темного лабиринта, куда хотел погрузить меня Влас, было только два выхода: один – тот самый покровительственный насмешливый тон, возможности которого я уже исчерпала. И второй, подчеркнутый жирной меловой стрелой: Влас жаждал зеркального отражения своего собственного недавнего страха, Влас не забыл его остроту и хотел напомнить о нем и мне. Так что самое время испугаться.