Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Избранное

Петров Сергей

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Избранное - Петров Сергей - Страница 24

Изменить размер шрифта:

И сыплются часы, как дождик, по палате.

Здорово, Новый Год! Здорово, старый крот!

Все старые счета предъявим мы к оплате.

Попробуй-ка уйти от нас любой банкрот!

(А дома я, как дед, залезу на полати).

Теперь мне исполать, хоромине на блате,

лежать и нежиться, как труп, разиня рот.

Торчат глаза совы иль серого кота.

И наваракал что мне нынче сей оракул?

Что коготь или клюв царапал? Неспуста

я с прошлым запросто, как с будущим, балакал,

поставлен на кон быв или посажен на кол,

и счастие зараз и горе я проплакал:

одна чиновная осталась суета.

Расписки, описи, отчеты и счета,

приказы, песенки, записки и тетради...

И самому себе теперь я не чета.

Меня, о Господи мой Боже, не укради!

Да о какой уж тут подумывать отраде

на сем, пожалуй что, предсмертном плац-параде

(когда и жизнь моя не начата)?

И моего ума уже темна палата,

и служба жизни мне воистину пуста.

А что есть истина? — грозят уста Пилата

согнать распятого с бессмертного поста.

Но на сердце, как грех, наложена заплата.

За службу жить и жить мала была зарплата.

Фиг с маслом выслужил. И лататы с креста!

А я забит колом в булыжный день забот

да и забыт собой, как родственник на снимке,

и мой бумажный день неистово идет,

чиновно я гребу и гривны и ефимки,

и навострился жить без кривды, без ужимки,

а ведь живу-то я как имя на заимке,

сложив в чужой архив всё тот же новый год.

1-7 января 1975

СОБОР СМОЛЬНОГО МОНАСТЫРЯ

Стоит небесная громада голубая,

пять медных солнц над ней вознесены,

а век вертится рядом, колупая

кусочки сини со стены.

Чуть слышится барочный образ трелей,

певучих завитков намек.

Но музыка молчит. Вколочен в гроб Растреллий,

а день, как тряпка серая, намок.

Кто мчится напрямик, а кто живет окольней,

кто на банкете пьет, а кто так из горла.

По-вдовьи грузен храм без колокольни,

она, воздушная, в девицах умерла.

Воспоминание о ней — как о кадавре,

на чертеже она рассечена.

Сестра ее на променаде в Лавре,

как дама в робе, всё еще стройна.

А церковь вдовая ушла подальше

от медного болвана на скале

и, вроде позабытой адмиральши,

стоит облезлым небом на земле.

24 февраля 1975

МОЛЕНИЕ ОБ ИСТИНЕ

Мне истинки на час, помилуй Бог, не надо.

Я в прописи ее не стану проставлять,

общедоступную, — ну, будь она менада,

еще б куда ни шло, а то ведь просто блядь.

Гляжу на незатейливую шлюшку,

расставленную, как кровать,

и скучно верить мне в такую потаскушку,

и тошно херить мне желанье познавать.

Мне истины на жизнь, помилуй мя, не нужно,

она мне, как жена, едина и нудна,

недужно-радужна, всегда гундит натужно

и выпить норовит меня до дна.

От вечной истины мя, Господи, избави,

я на ногах пред ней не устою.

Но если в силах Ты, а я в уме и вправе,

подай мне, Боже, истину мою!

24 февраля 1975

УМНАЯ ОРГАННАЯ ФУГА С ПРЕЛЮДИЕЙ

Прелюдия

Я вижу в старости, как ум глядит лукавей

и судит вкось, но не во сне же немо я

толкую с ним о том, которая из явей

поистинней других, понеже не моя.

Но разве от ума добьешься толку?

(Ведь он боится выйти из себя).

Кладу искусственные зубы я на полку

(авось другому пригодятся волку!)

и существую втихомолку,

по жизни, как по воздуху, гребя

руками и налево и направо.

(Дощатый сна качается причал).

Да из себя ли я блажного накричал?

Не помогла ли мне моя орава?

Фуга

Орган сияет, как воздушный лес.

А старый ум, заштатный органист,

на лавку, червием источенную, взлез,

по ней елозит. Ну-ка, погонись

руками борзыми по бору Баха!

Грубит труба. И высь несется вниз.

В поту душа, и брюхо, и рубаха.

И что сыграю я своей ораве?

Вся уйма музыки — как разливная тьма.

Лукавый ум переключает яви,

и тема тьмы рождается сама.

Брось, музыкант, дедок невеликатный!

Судьба, как баба банная, груба.

И подмывает пол. Брось, органист заштатный,

давить на клавиши! Ведь всё равно труба.

Играй руками или же ногами,

играй на хорах или же в гробу.

А музыка всей уймою на гамме

семитоновой вылетит в трубу,

как ведьма, к очень неприятной яви

и, в непроглядном времени пляша,

она Любаве скажет, как забаве:

Намаялись! Пойдем-ка спать, душа!

1-7 ноября 1975

(«Люди видели Тебя, и насказано»)

Люди видели Тебя, и насказано

так, что вся твоя парсуна дегтем мазана.

Или это от забот дня рабочего

набрехали, что Тебя скособочило?

Чем же, дескать, были вы очарованный?

Ведь у глаз-де цвет воды дистиллированной.

А затылок-де трясет крысьим хвостиком,

на гимнастике душа стала мостиком.

Может быть и так, да вот жаль, что по мосту

запрещается проезд даже помыслу.

Но возможно, что народ завирается

и гурьбою через мост перебирается.

Пусть хоть этак, хоть растак — мост да улица.

Не гулять бы на мосту, а пригулиться!

Пусть и улица пойдет малость пьяная —

не Разъезжая она, не Расстанная!

Пусть Тебя и бесом в бок, пусть, счастливица!

Только дал бы бедный Бог нам увидеться!