Тайный сыск царя Гороха - Белянин Андрей Олегович - Страница 8

— Это все из-за тебя, ирод ты участковый! Осрамил, опозорил мужа моего перед всем народом. Вот он, кровиночка, сраму-то и не снес… Накинул петелечку на бревнышко, сунул в нее бедную головушку да и отдал Богу душеньку-у-у-у! За что? За что так честных людей изводишь, басурман?! Что он тебе сделал, аспиду?! Детишек сиротами оставил, меня вдовой безутешной обратил, дом без хозяина бросил, службу важную, государеву, — без верного слуги на разор обрек… Ох, отольются тебе наши слезыньки, сыскной воевода!

— Уймись, дура! — неожиданно грозно рявкнула Яга. — На Никиту Иваныча самого вчерась ночью убивца с ножом напускали, а мой терем огнем жгли. Участковый у нас человек справедливый да совестливый. Ежели нет на твоем мужике никакой вины, так он царю и доложит. А уж государь наш добрый сироток в беде не оставит… Дети за отца не ответчики. А сейчас не голоси, не мешай следствию!

Вдова поперхнулась и безропотно позволила дворовым девкам увести себя в терем. Я дал стрельцам приказ деликатно и без оскорблений осмотреть в доме все.

— Ищите небольшой дубовый сундучок, обитый по углам и на крышке железными узорами. Заодно перетряхните женские украшения — нужен перстень золотой с хризопразом, большой, на мужской палец, камень зеленовато-желтый, овальной формы, придерживается коваными дубовыми листочками. Обо всех обнаруженных тайниках, подвалах или кладах докладывать немедленно. Я буду в конюшне.

Десятник кивнул и отрядил людей на поиски. Мы с Ягой и двумя дворовыми мужиками отправились к месту трагедии. Труп из петли, естественно, был вынут сразу, как только конюх поутру раскрыл двери. Тело казначея Тюри лежало в доме на столе, но сейчас меня волновало только место самоубийства.

— Вот туточки на балке он и висел…

Тюря выбрал для разрешения споров с жизнью одну из потолочных балок прямо перед входом. С нее свисали вожжи, на которых удавился казначей. Конец вожжей был обрезан, по-видимому во время снятия тела. Я подошел, подпрыгнул, с трудом задев пальцами обрезки вожжей.

— Мужики, а кто обнаружил тело?

— Конюх, батюшка воевода, — поклонились оба.

— Это я знаю. Где он сейчас? Быстро доставить его ко мне.

Когда они ушли, Яга, уважительно цокая языком, указала взглядом на балку:

— А ить ты прав, Никитушка… Казначей-то наш тебе и до плеча не доставал, как же он на такую высоту петлю себе ладил?

— Это как раз вполне объяснимо. — Задумчиво поправив фуражку, я поделился с бабулькой своими соображениями: — Вот лестница в углу, на ней полуподсохшие отпечатки навоза. Если ее приставить к балке, то легко и вожжи затянуть.

— А что ж тогда не так, касатик?

— А это мы сейчас выясним у конюха. Вот его ведут…

— Здравия желаем, батюшка сыскной воевода, — поклонился худющий старик с нечесаной бородой. — Федор я, из бывших стрельцов, а ныне конюх здешний.

Я раскрыл планшетку и приготовился к записи…

— Теперь самое главное. Значит, вы открыли двери?..

— Да, петухи уже пропели. Я на зорьке лошадок водицей пою, так и пошел к конюшне. Дверь открыл, глядь… Висит, сердечный!

— Так, а что, конюшня на ночь не запирается?

— Нет, батюшка. Вот только засов малый, но ить он отворен был!

— Еще бы нет! Получается, что гражданин Тюря пришел сюда ночью, отворил засов, приставил лестницу, наладил петлю, убрал лестницу на место и…

— Повесился, — скорбно перекрестился дед Федор.

— Он высоко висел? — как бы между прочим уточнил я.

— Высоко! — кивнул конюх. — Я-то только ноги и достал. Пришлось бежать, Гришку да Пашку звать, они парни молодые. Один другому на плечи влез, ножиком по ремню полоснули, так и сняли.

— А во что хозяин был обут?

— Да ни во что, босой он был.

— «Босой» — так и запишем. Спасибо, все свободны. Хотя нет… Еще один вопросик. Вот лошади у вас, они в стойлах все привязаны?

— Все, батюшка. Я свою службу знаю. Как вечером заведу, выскребу, вычищу, хвост да гриву расчешу, так в стойло и ставлю. А уздой каждую за гвоздик цепляю. Мало ли какая ночью из стойла выйти решит? Других перебаламутит. Так что уж все привязанные, не сомневайтесь.

Захлопнув планшетку, я поманил Ягу. В дом покойного мы вошли в глубоком молчании.

Каждый думал о своем, но ни для меня, ни для нее уже не являлся загадкой факт скоропалительного самоубийства казначея. Мы столкнулись с грязным и подлым убийством.

— Надо осмотреть тело.

— Надо, Никитушка, надо… Зачем же его убили-то?

— Чтобы мы прекратили следствие. Я почти уверен, что сундучок с деньгами найдут где-нибудь здесь.

— Ох и темное это дело, — вздохнула бабка.

— Да уж, светлей не становится… Хотя круг подозреваемых сузился на одного человека.

Нас сопроводили в небольшую комнатку, где на широком столе лежало накрытое простыней тело «самоубийцы». Я по долгу службы не раз сталкивался с мертвецами, но все равно не могу привыкнуть к виду насильственной смерти. Меня сразу мутит и начинает кружиться голова, хотя я и могу взять себя в руки, не обращая на это внимания.

Баба Яга без малейшего смущения откинула ткань и принялась внимательно изучать усопшего.

— Удушили его сначала шнурком, а уж потом в петлю сунули, — профессиональным тоном судмедэксперта выдала она. — Как тело провисло, то след от шнурка ремнем перекрыло, да не везде. Но это ж какую силищу надо иметь, чтоб такого крепкого мужика мертвым на высоту тащить да в петлю совать?

— Посмотрите еще и ноги, — попросил я.

— Ноги? Чистые они: ни синяков, ни грязи.

— Так я и думал… Ну вот и все. Больше нам здесь делать нечего. Надо забирать стрельцов и возвращаться к царю.

Мы вышли во двор. Так и есть! У ног десятника стоял симпатичный дубовый сундучок, из-за которого и поднялся весь шум-гам.

— Ребята в подвале нашли, в уголке стоял.

— Был чем-то прикрыт или стоял на виду? — уточнил я.

— Да вроде на виду… — пожали плечами стрельцы. — Мы как в подвал спустились, так сразу и увидали.

— Угу… ясненько. А насчет перстня как?

— Перстня нет. Уж не обессудь, участковый. Все перетрясли — золотого кольца с зеленым камушком ни у кого не было. Наверно, получше спрятали… Ты уж прикажи вдовицу в пыточную сдать, так она живо про перстенек царский запоет! — дружески предложил десятник.

— Это лишнее, — сухо обрезал я. — Извинитесь перед женщиной за причиненные неудобства и шагом марш за мной к царю.

— Слушаемся, воевода-батюшка!

Всю дорогу в голову лезли самые разные мысли. Версии преступления складывались одна страшнее другой. Факты противоречили друг другу. Убийство казначея не имело никакого логического объяснения. По крайней мере, я его не находил. Равно как и смысла похищения сундучка. Держу пари: сейчас придем в царские палаты, откроем крышку, пересчитаем, и все деньги окажутся на месте. Положим, что в деле действительно замешаны все трое: Мышкин, Тюря и дьяк Филимон. Один из них умыкнул сундук, не поставив в известность остальных. Казначей поднял шум, хотя вполне мог спереть его самолично. Организованное расследование показало, что могут полететь головы. Не в фигуральном смысле, а в прямом. Тогда боярин, сам или по совету дьяка, пускается на поджог управления, а нанятый шамахан бросается на меня с ножом. Узнав о провале, они (или он) решают пожертвовать сообщником и перевести все стрелки на него. Пришли ночью, вызвали условным сигналом. Раз Тюря выбежал на крыльцо босой, значит, шел ненадолго и к знакомому человеку. Потом его задушили, подвесили в конюшне и поставили сундучок на видное место в подвале. Что опять-таки подтверждает версию: по ночному дому шел человек, отлично знающий расположение комнат. Вроде бы все логично… Непонятна только совершенно бессмысленная кража царского перстня. Может, все это блажь? И в действительности никто не брал ключи для изготовления таких же? Перстень валяется где-нибудь в щели у порога. Сундук Тюря сам унес и этой ночью намеревался пустить в дом сообщников для дележки. Или же он пал жертвой обычного шантажа. Кто-то приближенный к государю поймал его на разворовывании казны и пригрозил доносом, если тот не откупится. Разрабатывать новые версии можно было до бесконечности…